Не уверена, что в нынешнее время эти тексты кому-то нужны, в первую очередь самому миру - но на всякий случай.
Вот ешё один. Вернём себе наш 2004!
11. Это подарок
читать дальше
And there's nothing wrong with me,
This is how I'm supposed to be
In a land of make-believe
That don't believe in me.
Green Day, Jesus of Suburbia (2004)
Сирень качалась под дождём как огромное пушистое облако. Парк у оперного театра ещё спал – разве что бюст поэта, который и сам когда-то сравнивал сирень с лиловым зданием из воска, щурился сквозь кусты и явно был доволен сравнением.
С земли город совсем другой: в нём гораздо легче найти что-то новое. Казалось бы, свернул с улицы во двор или обошёл театр с другой стороны, и оказался в другом мире. Или старый преобразилось до неузнаваемости. Вот как сейчас.
Ян Малинин не любил летать в дождь и поэтому шёл сегодня домой пешком. Время близилось к рассвету, и, значит, по пути к Рабочему Посёлку первый трамвай имел все шансы нагнать юношу. Но времени ещё полно – как раз хватит на то, чтобы зарыться лицом в мокрые гроздья цветов и запомнить об этой ночи их запах, а не бесконечные чужие кошмары. Ян больше не видел снов, поэтому оставалось создавать их наяву.
По воздуху тянулся запах сирени, а по лужам – желтые дорожки фонарей. Ян Малинин шёл по пустой улице, покачивая головой в такт ему одному слышной музыке. В его чёрных кудрявых волосах подпрыгивал в такт лиловый пятилепестковый цветок.
***
На кухне сидела мама в халате и мрачно глядела в телефонную трубку.
- Да, я понимаю, - дежурно кивала она невидимому собеседнику. – Аттестат важная вещь. Но я же не могу запретить своему взрослому сыну думать? Это ему в жизни пригодится гораздо больше. Почему мы вообще говорим об этом, Клавдия Петровна, напомните, пожалуйста? Яну осталось сдать последний экзамен и он уйдёт в лицей, поздно решать проблемы взаимоотношений с учителем. Я передам. Спасибо за беспокойство. Доброе утро.
Увидев Яна в дверном проёме, Марина закатила глаза и указала на трубку. Судя по всему, классная руководительница, отчаявшись поговорить с родителями Малинина в разумное время, разбудила её с утра пораньше – но, конечно же, не сообщила ничего нового. Марина положила трубку, зевнула и спросила:
- Хочешь кофе? У тебя сегодня экзамен по русскому и литературе, ты в курсе?
Ян рассеянно кивнул и плюхнулся на стул. Усталость всегда накатывала именно утром, и он не был уверен, что кофе поможет – но он хотя бы вкусный. А про экзамен он предпочёл бы вообще не вспоминать.
- Тяжёлая ночь? - мама насыпала в свою походную турку кофе и специй и поставила на огонь. – Клавдию Петровну посетило во сне озарение и теперь она переживает, что ты завалишь экзамен и получишь тройки по русскому и литературе.
- Нет, такой сон точно не от меня, - Ян криво усмехнулся. Мама улыбнулась, но продолжила серьёзно:
- Она считает, что ты должен написать в сочинении то, чего от тебя хочет Алёна Ивановна. Иначе ты получишь тройки и испортишь себе аттестат.
- А ты считаешь также? – Ян устало откинул с лица волосы, и Марина подумала, что бунтарского духа обоим её мальчикам не занимать – но если Макс в школе в основном боролся с системой как идеей, то Ян защищал свободу слова. Эта идея импонировала Марине больше бесцельного съезжания по водосточной трубе – впрочем, когда-то она и против трубы не возражала. Лишь бы познавали мир - а что они это делают таким образом… Не говорить же, право слово, классной руководительнице, что они ещё и летают.
- Единственное, что имеет значение, — это как считаешь ты.
- Тогда я напишу как обычно, - Ян выпрямился. – Какое ей вообще дело? Она боится за статистику?
- Или что ты не поступишь в лицей, например, - Марина поставила перед сыном чашку кофе. – Она желает тебе только хорошего, просто по-своему.
- Не поступлю в лицей – пойду ещё куда-нибудь. - Ян уронил голову на стол и только сейчас почувствовал всю гору усталости на своих плечах. – Но я не собираюсь отказываться от своих мыслей просто потому, что старухе-процентщице они не подходят. Или ещё кому-то. А как бы написала ты?
Марина усмехнулась.
– С ошибками, Ян. Пунктуационными, грамматическими и фактическими. Литературу я сдала на тройку, была довольна как слон и сразу же после экзамена уехала на биостанцию. В юности я думала, что порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта.
- А сейчас как думаешь? – Ян держал кружку двумя руками и сонно щурился. Кофе не оказывал на него никакого эффекта, кроме психологического – или просто эффект ночных полётов был слишком силён. Этот поэт стоил двадцати химиков, и материнское сердце сжималось от плохо формулируемой боли и нежности каждый раз, когда он возвращался домой каждое утро – как будто бы чуть более взрослый, чуть более мудрый и как будто постаревший. Марина взъерошила кудрявые волосы сына.
- Что даже если поэт собрался триумфально завалить экзамен, перед этим ему неплохо было бы поспать. Я тебя разбужу через два часа. О, смотри, да тебе удачи привалило!
Марина положила ему в ладонь пятилепестковый цветок сирени. Ян рассматривал его, рассеянно моргая.
***
Экзамен не задался с самого начала. Невыспавшийся Ян сперва вломился не в тот кабинет, потом оказалось, что вместо положенных тетради и ручки он зачем-то принёс с собой целый рюкзак книг про мрачного чародея Рейстлина Маджере, который собирался после экзамена вернуть Линвен (в прошлом – Марише) из Б класса. Пришлось тащиться в раздевалку – и вот он уже опаздывает, хотя мама и разбудила заранее. К счастью, по дороге к кабинету Малинин встретил классного хулигана Иванова, который вообще забыл, что экзамен сегодня, так что в аудиторию они вошли вместе.
- Выплывают, расписные, - мрачно прокомментировала Алёна Ивановна, учительница русского и литературы по кличке Старуха-процентщица. – Почему я не удивлена – Малинин и Иванов.
Ян сел на последнюю парту и невидящим взглядом уставился на темы на доске. Вот бы существовал способ перенестись назад во времени и поспать пару часов! Ну, или заткнуть уши, чтобы не слушать, как Иванов путанно объясняет Процентщице, почему опоздал.
- А ты, Малинин, не хочешь объясниться?
- Нет, Алёна Ивановна, - мальчик устало помотал головой.
- Ты, Малинин, может быть, думаешь, что занят чрезвычайно важным делом? – елейным голосом поинтересовалась учительница. – Ни разу за этот год ты не появился на уроке бодрствующим. Ты, может, работаешь по ночам?
- Может быть, Алёна Ивановна, - Ян поднял глаза. – Давайте поговорим об этом после экзамена.
Алёна Ивановна возмущалась ещё чем-то, но Малинин уже подчёркнуто старательно выводил в тетради тему сочинения по «Отцам и детям», высунув язык от усердия: «Почему старшее поколение так редко бывает довольно молодёжью?»
Спустя час он закрыл тетрадь, собрал кудрявые волосы в пучок, заколол ручкой и молча вышел из аудитории, предвкушая как, наконец, проспит до самого вечера…
- Не так быстро, Малинин.
Алёна Ивановна в дверях смотрела на него взглядом, исполненным глубокого презрения.
- Так расскажи же мне, где ты работаешь по ночам, - улыбка на бледных губах учительницы не сулила ничего хорошего. – И стоит ли об этом узнать директору школы?
- Позвоните папе или маме, Алёна Ивановна, - Ян остановился. Ему было немного стыдно цинично спихивать ответственность на родителей, но они выкрутятся лучше, чем он. Всегда выкручивались. – Они вам всё расскажут.
- Будешь прятаться за спинами родителей? – Алёна Ивановна улыбнулась ещё шире. – Нет, мне не интересно, что там соврут твои родители, а интересно, сможешь ли ты хоть раз сам сказать правду.
- Правду, Алёна Ивановна? – Ян развернулся на каблуках и понял, что в его голове безвозвратно ломается какая-то важная перегородка, на постройку которой он и убил 8 лет начального среднего образования. – Давно ли вам стало интересно, что я сам думаю? Или это только на уроках литературы собственное мнение не имеет ценности?
- Какую ценность могут иметь фантазии юнца, который начитался низкопробной фантастики и думает, что он умнее преподавателя? – Алёна Ивановна сделала шаг навстречу Яну. – Это, однако, не отвечает на вопрос, почему ты спишь на уроках литературы.
- По ночам я занимаюсь бесполезными фантазиями, Алёна Ивановна, - Ян почувствовал, что его накрывает пелена безразличия. Почему-то у неё был вкус крови.
- Малинин, ты что, возомнил себя писателем? – Алёна Ивановна рассмеялась с деланным добродушием. – Тогда мой тебе совет, брось это. Ты не можешь породить ничего, что не было бы глубоко вторично.
- Спасибо за совет.
Ян изобразил кислую улыбку. У неё тоже был вкус крови – всего лишь из-за треснувшей губы, подумал он, но это было не совсем так.
Ян любил книги и даже разговаривал с ними, когда никто не видит. Конечно, он читал много фантастики – как говорит папа, книги лучший источник ролевых моделей, и быстро оказалось, что классическая литература не даёт советов по управлению волшебными способностями, их маскировке или, например, развитию. Фантастика не всегда давала тоже – но в практическом смысле гротескный чародей Рейстлин Маджере научил Яна гораздо большему, чем, скажем, Родион Раскольников.
Но чёрт с ней, с фантастикой. Старуха-процентщица знала, куда бить, потому что Ян Малинин, засыпавший на ходу творец сновидений, действительно мечтал сесть писать книгу, как только разделается с этой дурацкой школой, экзаменами и чужими кошмарами. Если, конечно, такой день когда-нибудь наступит. Или ночь.
***
Следующие пару недель Ян не особенно вспоминал про старуху-процентщицу: дел хватало и без того. Он обсудил разговор после экзамена – разумеется, опустив подробности про ночные похождения! – со своими товарищами Гилмором (в прошлом Тимуром) и Линвен, которые единогласно уверили его в том, что фантазия у Яна что надо (взять для примера хотя бы их общие настольные ролевые игры!), а сочинение будет проверять не только явно предвзятая училка, а целая комиссия, поэтому тревожиться ему не о чем. Можно расслабиться до следующего экзамена.
В город пришло лето, а с ним прогулки по городу с друзьями, холодный квас из больших желтых бочек, семечки в кулёчках из газеты и тюльпаны, которые продавали бабушки на трамвайных остановках. Ян просыпался в полдень, спускался в затхлый, но всё равно таинственный тёмный подвал, где среди мешков с прошлогодней картошкой прятался его старый велосипед, и они c друзьями отправлялись исследовать город. Даже если ты прожил тут всю жизнь и каждый день видишь его с высоты птичьего полёта, всё равно в каком-нибудь дворе найдётся невиданный прежде старый фонтан, стихотворение мелом на стене в подворотне, да и вид на закат с заброшенного трамвайного моста каждый раз разный. В этот тёплый вечер они с Гилмором как раз сидели на мосту, побросав велосипеды в траву. Нагретый за день старый металл приятно грел босые ноги, со стороны частных домов за логом доносилась «Когда на улице май, это и есть наша life”, когда со стороны города почти беззвучно подошла Линвен со здоровенным этюдником - она училась в художке и большую часть дня проводила на пленере. Ян то и дело натыкался на группы учеников с этюдниками, которые на неудобных походных стульях рассаживались вокруг какой-нибудь характерной развалюхи и с высунутыми от усилия языками вырисовывали скосившиеся крыши и заросли лопухов у завалинки.
Ян каждый раз хотел позвать Линвен гулять после пленера, но ему это постоянно не удавалось. Художники имели противное обыкновение рисовать на закате этюды, а дальше Яну пришлось бы уйти в закат в прямом смысле. Незадача!
Линвен бережно положила этюдник на старые доски моста и плюхнулась рядом с друзьями.
- Здорово, Линвен! Ты сегодня рано!
- Так всё только начинается, - девушка хрустнула испачканными в краске пальцами. – Буду рисовать здесь. На закате.
- Мы не помешаем? – поинтересовался Ян.
- О, наоборот, - Линвен загадочно усмехнулась. – Я буду рисовать вас. Ты вставай вот сюда, Малинин, а ты, Гилмор, вот сюда и вот так…
…Сперва крайне польщённые, друзья довольно быстро поняли, что крупно просчитались. Линвен-художница мало чем походила на их подругу в обычной жизни: она рисовала молча, сосредоточенно, не смеялась над шутками и постоянно нудела, чтоб натурщики не шевелились.
Через 20 минут начал чесаться нос. Через полчаса затекла нога. Через сорок минут из прохладной низины лога поднялись оголодавшие комары —поэтому, когда в последних лучах заката Ян сообщил Линвен, что ему нужно бежать, он нисколько не сожалел об этом.
***
Ночь оказалась на удивление спокойной: может быть, хорошая погода действовала на людей умиротворяюще, может, предвкушение каникул и отпуска – но большую часть ночи Ян провёл на любимых крышах в Рабочем Посёлке, глядя на гаснущие огни города, старые дворы, утопающие в сирени, и размышляя, как же его нарисовала Линвен.
Его переполняло плохо формулируемое ощущение, что он на пороге чего-то очень важного: может быть, встречи, которая изменит всю его жизнь, или нового открытия в себе самом. Так было в тот день, когда он научился летать – точнее, вдруг понял, что может это делать. Было такое же лето, также пахло сиренью и также свистели редкие поезда, уходившие в ночь по железнодорожной ветке в глубь области к таинственным лесам, горным рекам и пещерам из родительских рассказов про экспедиции. Он проснулся и вдруг почувствовал понял, что может повторить это и наяву - вылетел из кровати, сделал пару кругов по квартире, не удержавшись, оставил в Максовой комнате на потолке отпечаток грязного кроссовка.
Утром мама и папа наперебой строили догадки о том, как Максу удалось прицельно попасть в потолок самой грязной частью подошвы. Ян ангельски улыбался и планировал перечитать Питера Пэна, чтоб поднабраться опыта. Макс смотрел с подозрением.
На странице старой книги выступил до боли знакомый адрес: отделение онкологии в больнице, где работал Макс. Но сердце Яна ушло в пятки не поэтому:
«Алёна Ивановна» - услужливо сообщила ему книга сновидение имя пациентки. И, чтобы отбить окончательные сомнения, уточнила:
«Старуха-процентщица».
- Отлично, - сказал себе Ян с деланной бодростью. – Я просто напишу ей какой-нибудь хороший сон и уйду. Она меня даже не увидит. Но вообще даёт процентщица, в школе никто и не знал, что она болеет.
Но настроение у него моментально ухудшилось. Кажется, прежде Яну не приходилось забираться в сны к тем, кого он ненавидел.
“Интересно, а Макс лечил своих врагов?» - думал он налету. Наверняка: Макс как будто бы делал в этой жизни вообще всё, надо бы попросить у него консультацию на этот счёт.
Чертыхаясь, он протиснулся в тесную форточку окна старой палаты и огляделся. Здесь вообще было довольно мрачное место, но сейчас повеяло абсолютной безнадёжностью. На пустых кроватях с уродливой сеткой лежали свёрнутые матрасы, Алёна Ивановна занимала единственную занятую койку у стены, рядом – пустая, если не считать зачем-то принесённой сюда стопки экзаменационных тетрадей, тумбочка. Ян с трудом удержался от соблазна проверить, нет ли тут его выпускного сочинения, но одёрнул себя. В конце концов, он здесь по делу.
«Что такого может ей сниться, чего я ещё не видел?» - подумал он и открыл книгу, ныряя в кошмар.
Но вокруг ничего не изменилось. Ян судорожно огляделся: ни призраков прошлого, ни видений замученных учеников, ни даже Родиона Раскольникова с топором. Он стоял посреди чужого кошмара и не видел совершенно ничего, кроме старой пустой палаты, молчащего предрассветного неба за окном и ненавистной ему учительницы на больничной койке. Алёна Ивановна вдруг повернулась, и он понял, что это и есть сон, который она видит.
***
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Ян лихорадочно перебирал в голове варианты: чего она боится? Темноты? Тишины? Что-то не сходилось. Обычно в такой ситуации он мог управлять реальностью: определив страх, тут же подсовывать человеку какой-то антидот. Но для этого надо было прочитать человека, почувствовать его, немного стать им. Яна передёрнуло. В ушах почему-то сразу зазвучали все те саркастические замечания, которые пожилая учительница щедро отпускала по его поводу с самой первой их встречи – когда он ещё изо всех сил хотел изучать литературу. Как она зачитывала вслух куски из сочинения Линвен, доводя её до слёз перед всем классом, а потом называла истеричкой.
Малинин протёр глаза кулаками и посмотрел прямо в глаза Алёне Ивановне.
Ничего не изменилось. Всё та же тоска, пахнущая хлоркой, тусклая, как лампочка в коридоре, мутная, как белая краска на окнах. А ещё… Что ж, это чувство Малинин знал хорошо. С одиночеством мало что можно сделать наяву – но во сне можно. Во сне можно позвать далёкого брата, потерянного возлюбленного, забытого друга – и снова пройти по любимым улицам из прошлого. Иногда во сне можно обнять – и утром, спохватившись, бежать босыми ногами по холодному полу в коридор к телефону, дрожащими пальцами набирать номер из старой телефонной книги, чтобы снова услышать голос наяву. Да, иногда поздно. Но в конце концов, во сне можно сказать слова, которые не решился или опоздал сказать наяву – и от этого тоже будет легче. Ян умел открывать двери в то сокровенное место, где жили такие слова.
Но сегодня там было пусто. Алёна Ивановна не зря боялась одиночества: ей действительно некого было позвать. Совсем. Ни в настоящем, ни в прошлом. И теперь Ян, как в самом начале своей сновидческой карьеры, стоял посреди чужого кошмара и сам был единственным своим орудием. С одним нюансом.
- Малинин? – хриплым, но спокойным голосом спросила учительница. – Что ты здесь делаешь?
- Я? – Ян немного растерялся от неожиданности, и тут его посетила гениальная мысль, позволявшая при грамотном подходе убить разом двух зайцев.
– Я тут санитаром работаю. По ночам, - с ноткой торжества в голосе закончил юный волшебник. Здравствуйте, Алёна Ивановна.
- Санитаром? – пожилая учительница присела в кровати и сплела узловатые пальцы у лица. – Вот это новость, Малинин. Не знала, что тебя привлекает карьера в медицине. Что ж, это благородное дело.
- Спасибо, - кротко ответил Ян. - Не люблю распространяться об этом.
- Но как же ты устроился на работу? – Алёна Ивановна, впрочем, вовсе не спешила ловиться на удочку. – Тебе же едва есть 15?
- Брат помог устроиться, - Ян по-хозяйски сел на скрипучую кровать, не издавшую ни звука. – Максимилиан Генрихович Винтер. Можете его спросить.
Ответ, по-видимому, удовлетворил учительницу. Она замолчала на несколько минут, глядя в окно. Где-то за стеной запищал какой-то прибор, послышались сонные шаги от сестринского поста.
- А что, Малинин, у тебя же ведь нет совести?
Ян дёрнулся. Ну что ж, было бы странно ожидать, что человек, ненавидящий его наяву, окажется иным во сне.
- Я хотела бы попросить тебя о помощи, - продолжила Алёна Ивановна. – Если ты действительно санитар и доктор Винтер твой брат, ты без труда украдёшь для меня мою историю болезни.
- А вам зачем? – подозрительно спросил Ян. Ситуация нравилась ему всё меньше и меньше, но как выйти из неё, он пока не знал.
- Хочу посмотреть, сколько мне осталось, - Алёна Ивановна ответила просто. Она смотрела прямо на него привычным буравящим взглядом, и по спине Малинина поползли мурашки.
Не в его власти было победить одиночество – но в его власти было дать надежду. Конечно: надо сейчас принести историю, а в ней будет написано… Только ведь это будет прямая ложь.
Он чувствовал, как пространство сна с трудом удерживается от натиска боли и знал, что это значит. Он знал, что написано в истории болезни.
Нет, он не будет врать. Только не ей. Малинин мрачно смотрел на ненавистную учительницу и криво ухмылялся.
- А что вы будете делать с этой информацией, Алёна Ивановна? Предположим, там написано: всё хорошо. Вы ляжете спать и вернётесь в школу и будете также воевать со старшеклассниками? Или там написано: всё плохо. Вы повернётесь к стенке и будете ждать?
Алёна Ивановна ответила не сразу.
- Я хочу увидеть рассвет, Малинин, - наконец, словно нехотя, по слову выдавила она.
- Так, а зачем для этого знать, что у вас в истории? Можно наслаждаться жизнью только на пороге смерти, а в остальное время обязательно страдать? - Яну вдруг полегчало. Настолько, что он нервно рассмеялся. Это было совершенно нетактично – но Алёна Ивановна от неожиданности тоже бледно улыбнулась. Малинин всё ещё не чувствовал к учительнице никакой симпатии, но по крайней мере дело переставало быть безнадёжным. Лазить по крышам лучше, чем мрачно стоять посреди палаты и думать о тщете сущего. А показывать рассвет над городом он вообще умел как никто: жаль только, что в обычной жизни показывать его было некому.
Ян открыл окно настежь, впуская в палату аромат сирени под окном, залез на подоконник и протянул учительнице руку.
- Но это же запрещено, Малинин.
- Но у меня же нет совести!
Он уже думал, что она не пойдёт за ним, когда Алёна Ивановна всё-таки встала с кровати и подошла к окну. За ним словно по волшебству обнаружилась пожарная лестница на старую крышу больницы. Ян уже перелез на лестницу и болтал ногами в ожидании.
- Я не смогу перелезть, - с сомнением сказала учительница.
- Сможете, Алёна Ивановна, - Малинин полез наверх, уступая ей место. – Я вам клянусь в этом.
- Сколько в вашем поколении самоуверенности, - поморщилась процентщица, но всё-таки последовала за ним.
Они молча поднялись на крышу больницы и также молча сели на конёк крыши. Крыша в рассветных лучах казалась то розовой, то золотой. Запели птицы.
- Любите встречать рассветы? - спросил Малинин, просто чтобы что-то сказать.
- Смешно сказать, Малинин, но это первый раз, - мрачно отозвалась Алёна Ивановна. – Тебя не уволят за такое самоуправство?
- Если и уволят, этот рассвет стоит того, - Малинин растянулся на крыше и наблюдал за тем, как меняют цвет облака над его головой. Он почти забыл про свою легенду санитара и что находится в чужом сне и мог бы менять эти облака сам – так давно не приходилось быть во снах самим собой. Впрочем, рассвет был невероятен и без вмешательства Яна. Интересно, рисует ли его Линвен? Надо предложить ей как-нибудь погулять на рассвете.
- Отчего люди не летают как птицы? - процитировала Алёна Ивановна наискучнейший монолог из школьной программы.
- Иногда летают, - задумавшись, ответил Малинин. И тут же поправился:
- Например, во сне.
- Да, это хороший сон, – Алёна Ивановна перевела взгляд с восходящего солнца на развалившегося на крыше ученика.
- Что? – Ян резко выпрямился. – Я…
- Я понимаю, что это сон, Малинин, - Алёна Ивановна усмехнулась. – Во-первых, я уже не могу ходить. Во-вторых, Малинин, даже работай ты санитаром, наяву не ты не стал бы рисковать работой ради меня. Я понимаю, что я умираю – и умираю одна. Не знаю, почему из всех учеников мне приснился именно ты, но…
Алёна Ивановна, кажется, собралась ущипнуть себя за руку.
- Не одна, - Малинин дёрнулся. Пальцы учительницы замерли в воздухе.
- Что?
- Вы спрашивали, чем я занимаюсь по ночам? – Ян криво усмехнулся. – Я занимаюсь вот этим. Я делаю сны. Это ваш сон - но я в нём с вами по-настоящему.
Алёна Ивановна долго молчала, а потом вытерла тыльной стороной ладони неожиданно выступившие слёзы и решительно сказала:
- Если это правда, Малинин, то покажи мне, как летают люди.
Ян вскочил и с поклоном предложил пожилой учительнице руку. От крыши отделились два полупрозрачных силуэта и устремились прямо в рассвет.
***
Медики обычно умеют владеть собой – а сотрудники реанимации и интенсивной терапии особенно. Тем страшнее было услышать откуда-то в конце третьего этажа совершенно жуткий крик.
Кроме как сотрудникам, так кричать было не кому – в палате лежала одна паллиативная пациентка, но голосов было несколько. Макс вскочил с кушетки в ординаторской и, стряхивая с себя остатки сна, побежал в палату.
Монитор у кровати надрывался, сигнализируя, что у женщины остановилось сердце, и реанимационная медсестра Лиза уже склонилась над ней. Но кричала не она, а замершая в дверях белая, как мел, дежурная врач Людмила Сергеевна, человек колоссального опыта и выдержки.
- Ты тоже его видишь? – Люда остекленевшими глазами смотрела на Макса, дрожащей рукой указывая куда-то в центр палаты. – Он… он прямо из воздуха появился.
Макс перевёл взгляд в указанном направлении и почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
На полу в центре палаты в неестественной позе лежал юноша лет 16 в клетчатой рубашке. Темные кудрявые волосы закрывали лицо. Длинные совершенно белые пальцы сжимали Книгу Сновидений.
***
- Ты дозвонилась Славе? – Макс стоял у окна, как будто бы постаревший лет на десять, внешне спокойный, но костяшки пальцев, вцепившихся в облезлый больничный подоконник, побелели. Его дежурство давно кончилось, и коллеги настаивали, чтобы он шёл домой приходить в себя – в конце концов, не каждый день реанимируешь собственного брата! – но Макс просто не мог.
- Я не звонила. Позвоню потом, когда он очнётся.
- Мама.
- Что сказали, Макс?
- То же самое. Позвони Славе.
Марина провела весь день у этой двери в коридоре возле реанимации. Иногда дверь открывалась, и в её сердце, как волна, поднималась уверенность, что сейчас всё это недоразумение, наконец, закончится, Яна переведут в палату, и он, наконец, объяснит, что это было. Но раз за разом выходил только Макс – мрачный и подтянутый, как всегда, когда с ней разговаривал не сын, а врач-реаниматолог, и волна обрушивалась на голову холодным отчаянием. Марину пустили в реанимацию на несколько минут, но эти минуты не убедили её в реальности происходящего. Хотелось ещё раз ущипнуть себя за руку, чтобы проснуться, но раз за разом ничего не получалось. Как в тот день, когда она снова и снова пыталась сделать под дождём поворот к Дому Одного Окна, только за пыльным, на половину закрашенным белой краской окном беззастенчиво светило солнце, и звенели трамваи, и пахла сирень, и всё это не имело больше никакого смысла.
Макс был прав, но она не могла заставить себя позвонить мужу в заповедник – это означало бы признать, что с Яном случилась настоящая беда, что он действительно в коме.
По всем физиологическим показателям Ян должен был прийти в себя, но он не приходил. Коллеги, конечно, не понимали, что произошло и откуда в чужой палате обнаружился на полу подросток в состоянии клинический смерти. Макс понимал всё: и что он провёл сердечно-лёгочную реанимацию вовремя и правильно – и что это, скорее всего, ничего не решило. А то, что решило, осталось в последнем предрассветном сне паллиативной пациентки, которую за две недели, что она провела в отделении, никто не пришёл навестить.
- Почему он не успел проснуться? – спросила Марина.
- Потому, что он не спал, - резко ответил Макс. - Он остался до конца со своим пациентом.
- Что ты будешь делать дальше?
- То же самое, что и он.
- Но ведь ты не волшебник, - горько вздохнула Марина. – Ты врач.
Она сразу же пожалела о своих словах, потому что Макс резко выпрямился и замер. Он стоял, уставившись куда-то в пыльное лето за окном, и как будто бы даже не дышал.
- Макс…
Он медленно, как заводная игрушка, обернулся. Марина боялась увидеть лицо старшего – но глаза сына горели надеждой.
- Ты права, мама, - медленно проговорил он. – Но мне понадобится твоя помощь. Нам нужно будет угнать трамвай.
***
Время уже близилось к закату, когда ко входу в давно закрытое трамвайное депо на Разгуляе медленно подошла сгорбленная фигура. Из некогда желтой будки высунулся разморенный жарой сторож и, словно отгоняя надоедливую муху, замахал газетой.
- Чего тебе? Не положено сюда!
Сгорбленная фигура тем временем приблизилась. Из-под серого платка глядели увеличенные толстыми тёмными очками стрекозиные глаза, а из выцветшего плаща протянулась рука с фотографией. Только бабки не хватало! Сторож поморщился.
- Я, милок, котика ищу, - скрипучим и жалостным голосом сообщила бабка. – Глянь, серый такой, полосатый-то. Не забегал ли?
Сторож с неохотой покосился на фотографию. По его мнению, абсолютно все коты были одинаковыми, а уж серые и полосатые особенно.
- Кот-то сколь хорохорист, не забегал ли? - повторила старушка, и тут сторож с неохотой вспомнил, что действительно, сидел такой около столовой, только вот как будто c ним не всё было ладно. То ли собаки его гнали, то ли трамваем переехало, то ли подрался (видать, и правда хорохорист), то ли ещё что, но вчера полосатый кот явно сидел у заколоченной столовой и зализывал раны. Вот такой примерно, как на старой фотографии.
- Не забегал, - сторож хлопнул газетой по подоконнику. – Чего ты, бабка, ходишь тут! Объявления лучше развесь.
- Спасибо, милок, ты телефон-то возьми мой, вдруг кота увидишь, - бабка протянула в окошко аккуратно сложенный клетчатый листок и понуро побрела прочь.
Сторож вдруг ясно представил, как бабка со своей клюкой обходит окрестные подвалы, ищет кота в частном секторе неподалёку, а раненый кот лежит в это время у столовой, а вокруг ходят и хищно каркают вороны. Ну и зайдёт она на территорию депо, так что ж тут красть – не ржавые же трамваи, право слово! С тех пор, как депо законсервировали и проводили тут разве что редкие ремонтные работы, жизнь за старинными воротами практически остановилась.
- Эй, старая, - крикнул он, высунувшись в окно. – Вспомнил я, пойди посмотри кота у столовой. Был там какой-то полудохлый. Вдруг твой.
Бабка развернулась и бодро заковыляла к воротам. Сторож захлопнул окошко будки и потянулся за газетой с кроссвордом. Больше ничего сегодня явно уже не произойдёт.
…Рабочий день так и так подходил к концу, и сторож в будке, разморённый теплой погодой, как будто бы слегка задремал. Ему снились прошлые времена, когда в столовой давали вкуснейшие пельмени и компот, а в воротах депо то и дело звенели, отправляясь на маршрут, трамваи. Красивые девчонки-вагоновожатые махали ему, проезжая мимо, и солнечные зайчики скользили по рифлёным бокам железных квадратных вагонов. Воспоминания накатили так живо, что сторож словно почувствовал свежий запах креозота и услышал знакомый с юности звук.
Трамвай из его воспоминаний как будто и вправду проехал мимо сторожки, и зеленоглазая вагоновожатая с развевающимися по ветру тёмными волосами помахала ему рукой из прошлого. Он блаженно сощурился и помахал в ответ, прежде чем почувствовал под щекой липкую поверхность стола и проснулся от резкого движения. Солнце клонилось к закату, ослепительно сияя прямо в глаза. Ворота депо за окном были открыты настежь, и по весёлой змейке рельсов в сторону города, расплёскивая солнечные зайчики, бодро шёл трамвай.
Сторож, протирая глаза, выскочил из будки и успел увидеть, как трамвай замедлился на повороте, впустил в заднюю дверь одного пассажира и пустил последний солнечный зайчик. Сторож моргнул, а когда открыл глаза, то трамвая уже не было – как сквозь землю провалился.
***
Ян и сам не понял, когда всё кончилось: секунду назад они ещё летели над Камой среди похожих на розовый зефир рассветных облаков, как вдруг Алёна Ивановна словно растворилась в воздухе.
В глазах у Яна потемнело, его подхватил порыв холодного ветра и, словно лишив воли, увлёк за собой куда-то вниз, в незнакомые волны. Ян почувствовал, что ему не хватает воздуха.
Очнулся он от холода и звука журчащей воды. Ян обнаружил себя лежащим в темноте на камнях возле маленькой речки, почти скрытой среди деревьев. Кругом не было ни души. Ветви деревьев над его головой сплетались в сплошной купол и уходили куда-то вверх, в темноту. Другой берег реки скрывался в тумане.
Он попытался пошевелиться: всё тело болело, как после падения с большой высоты, но, кажется, снова слушалось. Очень хотелось пить, но чёрная, незнакомая река журчала рядом с каким-то минорным звуком, и Ян отчётливо понял, что трогать её нельзя.
Он с трудом встал. Попробовал взлететь – не вышло. Но если это река, значит, она куда-то течёт. Значит, по ней можно идти.
Если здесь есть деревья, значит, на них можно забраться и осмотреться. Осталось только найти ствол потолще.
Это не ветки, вдруг понял Ян. Это корни. И тогда ему, наконец, стало страшно.
***
Сперва Марине казалось, что ничего и не изменилось: трамвай всё также дребезжал и катился по путям, которые были точно такими же неровными. Нога на педали безопасности затекла от напряжения, пальцы левой руки как будто приросли к контроллеру – поэтому она не сразу заметила, что пейзаж за окном всё-таки изменился. Вокруг тенями, словно нарисованные на холстах театральные декорации, высились тёмные силуэты давно снесённых зданий и мрачные деревья, казалось, росли сверху вниз. Казалось, что корни деревьев сплелись с корнями домов.
- Всё в порядке? – спросила Марина у Макса, застывшего у неё за спиной как восковая фигура. – Ты нашёл сирень?
- Я нашёл кое-что получше, - Макс нервно щёлкнул зажигалкой и закурил. – Не знаю, как я буду за это расплачиваться. Но я подумаю об этом завтра.
Марина поморщилась: она не выносила сигаретный дым, но не говорить же, честное слово, старшему выкинуть сигарету куда-то в царство мёртвых за окном? К тому же парадоксальным образом от появления огня ей стало чуть менее страшно. Как будто привет из мира живых… Может, люди, которые оставляют на могилах сигареты, что-то знают?
- Когда ты научилась так хорошо водить трамвай? – Макс, кажется, тоже немного расслабился.
- Когда не поступила с первого раза в институт, - Марина усмехнулась. – Ну, и по кольцу сейчас покаталась в депо. А вот то, что эта штуковина пока не развалилась, - это действительно большая удача. Спасибо.
- Я старался, - очень серьёзно ответил Макс. – Кстати, а что это за кот у тебя в салоне?
- Да там был в парке один. Нога сломана, рентген нужен. Вернёмся, я в клинику отвезу.
- Мама, ты как обычно, - восхищённо заметил Макс. – Иногда мне кажется, что Ян пошёл в тебя.
- Конечно, в меня. Как и ты.
В этот момент сонную торжественную тишину прорезал трамвайный звонок. Макс и Марина переглянулись.
- Гони, мама! – крикнул Макс.
- А смысл? Всё равно рельсы ведут в одно и то же место! – крикнула Марина, разгоняясь. Почему-то в эту секунду она ясно представила себе, как звонит с биостанции Славка и спрашивает, как дела, а она отвечает: мол, нормально, угнали с Максом трамвай и удирали на нём через загробный мир, а у тебя что нового?
Трамвай грохотал и подпрыгивал так, что Марина против воли вспомнила, что в её юности эту модель называли «Гроб на колёсиках». Вот это о чём, оказывается.
Наконец после резкого поворота в зеркале заднего вида показался второй трамвай. Внутри него было темно, окна кабины водителя были покрыты морозными узорами, и не было видно, сидит ли кто-нибудь внутри. Он как будто бы появился прямо из детских страшилок, которые рассказывали в летнем лагере после отбоя, а потом всю ночь тряслись под одеялом и вздрагивали от каждого звука. С жутким скрежетом тёмная громадина приближалась.
- Впереди будет мост, - крикнул Макс. – Заблокируй его!
Самый момент чтобы помолиться – но кому молиться, когда едешь забирать из загробного мира своего ребёнка? Марина выкрутила ручку контроллера.
- Давай, мой хороший, не бойся, - обратилась она к трамваю. – Покажи им, что рановато нас списали в утиль!
Ржавый вагон, как будто отреагировав на похвалу, рванулся вперёд, к узкому мосту, за которым поднималась стена тумана.
…Ян не знал, сколько времени он шёл и куда, но просто сидеть на этом тёмном берегу было ещё страшнее. А так как будто бы что-то делаешь. Как будто можешь что-то изменить. Река стала шире и полноводнее, но кругом по-прежнему не было ни души.
Мысль о том, что вот так всё и закончилось, всё ещё была нова и оригинальна. Он столько всего не успел сделать – погулять с Линвен на закате и увидеть, как она его нарисовала. Увидеть отца после экспедиции. Обнять маму с утра. И Максу ни разу в жизни, кажется, не сказал, что любит его. В конце концов, вырасти и узнать, зачем же всё это было. И что теперь будет с ночными кошмарами? Где теперь книга сновидений? Как её теперь найти, если он умер невидимым?
Он умер. Как же тупо это звучит. Ян со злости пнул круглый чёрный камешек – тот покатился к воде и с шипением растворился в ней. Ян сжал кулаки и истерически расхохотался. А потом вдруг услышал впереди далёкий знакомый звук, похожий на трамвайный звонок.
«Интересно, если я мёртв, то почему у меня всё ещё бьётся сердце? – подумал он и бросился бежать на звук, раздвигая руками тёмные корни деревьев.
Внезапно впереди появился просвет, и перед Яном открылась… улица? Наверное, здесь это могло бы сойти за улицу. На противоположный берег реки, всё так же терявшийся в тумане, вёл одноколейный трамвайный мост, похожий на тот, где они любили сидеть с друзьями. Только этот мост действовал: у въезда стояли два вагона. Один настолько ржавый, что от него, кажется, только что отвалилась задняя дверь, а другой – тёмный и какой-то зловеще торжественный. В городе Ян таких не видел, но долго рассматривать его волшебнику не пришлось, потому что из ржавого вагона вдруг выпрыгнул человек в ярко-синем костюме врача скорой помощи. Он нервно огляделся и замер у входа на мост, вглядываясь в темноту.
Ян и бросился бежать ещё быстрее. Но дыхание перехватывало, а язык как будто прилип к нёбу, прижатый чем-то холодным.
Двери второго трамвая бесшумно открылись, и на мостовую степенно ступила тёмная фигура в синей жилетке поверх чёрного одеяния. Высокая, статная, она казалась на голову выше Макса. Надпись на спине жилетки гласила КОНДУКТОР.
- Винтер, - саркастически усмехнулась фигура, но голос её в мрачных подземных чертогах звучал как раскаты грома. – Уходи.
- Только когда получу то, зачем пришёл.
Тёмная фигура нависла над старшим. Забыв, где находится, Марина выпрыгнула из кабины трамвая и встала между ними.
- Марина? – громовой голос звучал удивлённо.
Тёмная фигура медленно приобретала знакомые очертания. «Аида Хароновна Арабули» - гласила надпись на форменном жилете, рядом с форменным жетоном, подозрительно напоминавшем древнюю монету. Марина почувствовала, как у неё в голове ещё одна деталь паззла встала на место.
- Здравствуйте, Аида Хароновна, - вежливо поздоровалась она. – Давно не виделись.
- И не должны бы, - кондуктор подземного царства нахмурилась. – Уходите.
Ян карабкался по насыпи моста, всем телом прижимаясь к холодному камню. Только бы не сорваться в эту чёртовую чёрную воду. Сердце билось где-то в горле. Пальцы не слушались, но он упрямо полз дальше. Даже если он не уйдет отсюда никогда – он должен попрощаться с ними.
- Произошло досадное недоразумение, - начала Марина. Кондукторша жестом остановила её.
- Человек, умерший во сне, всё равно умер, - почти по-человечески сказала она. – Мне правда жаль, Марина. Он у тебя забавный парень получился.
— Это был не его сон, - голос Макса звучал непривычно жёстко. – Он проводник. Проводник не принадлежит тебе.
- Проводник должен уметь остановиться, - Аида Хароновна насмешливо прищурилась. – А то здесь волшебство уже не работает. Только моё.
- А я пришёл не как волшебник, а как врач, - теперь как будто выше ростом стал Макс. – Я провожу реанимацию и пришёл её довершить.
- И где же твой пациент? – Аида Хароновна, видимо, хотела ещё как-то пошутить, но тут на насыпь последним рывком вполз Ян – весь в ссадинах и разобранной рубашке.
Ситуация вышла из-под контроля. Ян без сил лежал на земле, пытаясь отдышаться. Макс и Марина бросились к нему, но Аида Хароновна оказалась быстрее.
Она подняла руку, и двери ржавого трамвая, стоявшего у моста, открылись сами собой.
- Вставай, мальчик, - голос вагоновожатой звучал властно, но ласково. – Просто покажи им, что у тебя во рту. А потом можете попрощаться.
- А что должно быть? – шёпотом спросила Марина у Макса.
- Плата за проезд, - ответила Аида Хароновна, и Марина почувствовала, как её душа уходит в пятки.
Она вырастила двоих детей, живших в волшебной Перми, но всё никак не могла привыкнуть к тому, что все метафоры кругом оказывались правдой – от слухов про систему ходов под Пермью, заменяющих метро, до чёрного трамвая, который действительно ходит под землёй. От иронично названной Стиксом реки, отделявшей кладбище от города, до того, что обол Харона – это плата кондуктору за проезд.
Ян медленным, механическим движением поднёс руку ко рту, сплюнул и замер. А потом, как будто сам не веря себе, разжал пальцы.
На бледной расцарапанной ладони лежал цветок сирени с пятью лепестками.
Радость моя, ты мне поверь –
Никто не верил в меня более, чем ты.
Хэлависа, «Радость моя»
Люди то толпились под козырьком остановки, то, как волны набегая на подъезжающие автобусы и троллейбусы под незатейливую мелодию и бодрые ритмы родной попсы, доносившиеся из музыкального киоска за остановкой. Хмурые лица смотрели внутрь себя, как будто бы не слыша музыки, но движения удивительным образом попадали в такт, как будто кто-то решил снять клип про шикарную жизнь прямо в центре Перми.
Асе Энгаус вообще часто казалось, что она живёт в видеоклипе. Иногда настолько, что музыка как будто бы заливала её дождём и отделяла её от остального мира стеной – прозрачной, но плотной. Нет, не сейчас, конечно, но уже скоро.
Остановка опустела. Над гостиницей часы пробили 9. Вдруг из-за угла появился высокий нескладный подросток с длинными чёрными волосами и уселся на другой конец скамейки.
Вид его и время появления не оставляли сомнений в том, что парень тут по той же причине, что сама Ася. Странно было только то, что она его раньше не видела. Или видела? Чем больше юные неформалы пытались выделиться из среды, тем больше они были похожи друг на друга, но этот парень чем-то неуловимо отличался. От него трудно было отвести взгляд – Ася не собиралась рассматривать незнакомца, но периферического зрения было достаточно.
Застиранный балахон с полустёршейся надписью DEATH, торба с какой-то не менее зловещей банальностью; драные джинсы. Ни одной фенечки, с удивлением отметила Ася, чьи собственные руки были покрыты ими до локтя. Парень небрежным движением откинул с лица волосы и достал из торбы городскую газету. Ася собралась было удивиться – но тут её затопила музыка. Кем бы ни был человек, работавший в киоске, у него была добрая душа и широкий музыкальный кругозор, и вне часов пик он включал то, что привлекало на остановку толпы подростков, которые не могли купить кассету Metallica или, например, Green Day и, может быть, даже не знали таких слов – но узнавали эти песни с двух нот.
Парень тем временем развернул газету и на последней странице, пробежал глазами и нахмурился. Потом достал из кармана колоду потрёпанных карт и наугад вытащил одну – эта карта ему тоже явно не понравилась. Он провёл ещё какие-то манипуляции с картами, достал из-за уха сигарету и быстро прикурил – как будто бы вовсе не поджигая сигарету.
Запах табачного дыма вернул Асю в реальность. Она закашлялась и замахала руками, разгоняя дым. Парень, кажется, только тут заметил её.
- Извиняюсь, - пробурчал он, резко встал и пошёл прочь от остановки.
- Пацан, огоньку не найдётся? – окликнул его пожилой мужчина на перекрёстке. Парень пошарил в кармане и искренне развёл руками: мол, нет.
- Сидят тут целый день, - раздражённо бросил мужчина. – Как будто у них время бесконечно.
Ася усмехнулась – с одной стороны, мужик был прав, и для путешественницы по времени в городе действительно было бесконечным. С другой – её собственное время текло сквозь пальцы гораздо быстрее. Пора, пора было браться за дело – дослушать песню и отправляться в прошлое, чтобы, если повезёт, закончить этот день там же, где он начался.
Порыв ветра сбросил со скамейки оставленную парнем газету. Ася подхватила её, чтобы выбросить, и замерла: последняя страница, с хроникой происшествий и некрологом какой-то заслуженной учительницы, была исчёркана быстрым почерком. Около некоторых происшествий даже было проставлено новое время. Она оглянулась, но парня было не видно. «Исчез, как по щелчку пальца,» - подумала Ася, и ей стало неспокойно.
Первое несчастье, которое предстояло отменить, казалось простым: нужно всего-то вовремя позвонить в скорую помощь с вокзала, и мужчина 60 лет, который приехал после ночной смены в кассу за билетами к морю, может, и отправится в отпуск, а не будет лежать на каменном полу в кассовом зале, пока сонные люди издали обсуждают, не пьян ли он с утра пораньше. Ася тяжело вздохнула - она не любила вокзал, - дождалась последних тактов песни и щёлкнула пальцами.
…Ася никогда не покидала город, потому что это было невозможно, но холодные синие буквы над перроном напоминали ей почему-то не вокзал, а больницу. Внутри ощущение только усиливалось, особенно если зайти на 2 этаж. Непонятно было, что не так: всё хорошо и нестрашно, чисто вымытый старый кафель (впрочем, может, в нём и дело? Он такой желто-бело-коричневый, как в самых старых больницах), каменные серые или аккуратно побеленные стены, аккуратные ряды почти пустых скамеек, стеклянные люстры, белые эмалированные таблички).
Кажется, что ты пришёл в больницу и ждёшь, ждёшь, ждёшь здесь кого-то - может быть, врача со своим вердиктом; может, родного человека, о чьём здоровье беспокоишься... И ты ждёшь, а он всё не приходит, и только поезда натужно свистят или грохочут и голуби садятся, зябко нахохлившись, на провода за окном. И мерцает чуть вдалеке самоцветными огоньками город, который кажется отсюда далёким и даже как будто ненастоящим.
Поезда свистели вдали, и Асе казалось, что они уходят, но не возвращаются.
- Я думаю, что моё посмертие начнётся с этого вокзала. Вернее, если бы посмертие начиналось с вокзала, то точно с такого, - подумала Ася. Впрочем, она пришла сюда именно затем, чтобы это отсрочить.
…Пожилой человек в пустом в утренние часы кассовом зале вдруг резко побледнел и осел у стены. Ася наклонилась к нему, пробормотав что-то ободряющее, и побежала к телефонному автомату у входа в вокзал. Привычным движением сняла трубку – и не услышала гудков. От неожиданности у неё перехватило дыхание. Ничего, это не единственный телефон на вокзале – и вообще, тут же должна быть толпа людей?
Ася повесила трубку и побежала обратно в зал, чтобы позвать на помощь, но утренний вокзал был странно пуст. На единственной открытой кассе висела табличка «технический перерыв», буфет был закрыт, а в справочной не было никого.
Только в самом конце зала ожидания темнела сгорбленная фигура. Сердце почему-то пропустило удар. Ася подбежала к ней и остолбенела: на жесткой скамейке спал, привалившись к стене, мальчишка-неформал, которого она только что видела на остановке. Ася схватила его за руку.
- Там человеку плохо, - выпалила она, задыхаясь. – Я никого не могу найти.
В странных чёрных глазах не было ни тени сна. Юноша, казалось, совершенно не удивился.
- В кассовом зале, слева отсюда, - всё ещё задыхаясь, продолжила Ася. - Таксофон не работает. Я…
- Иди к нему, а я в милицию, там есть телефон, - он легко вскочил, перекинул торбу через плечо и, уже знакомым Асе движением отбросив с лица длинные волосы, перепрыгнул через ряд кресел и исчез в какой-то из боковых дверей.
Ася бросилась обратно в пустой зал ожидания. Человек на полу уже практически не дышал, но при виде Аси на его сером лице вдруг просияла надежда, которую сама Ася стремительно теряла. Девочка взяла его за руку и хотела было переместиться во времени обратно, но тут открылась дверь на улицу, и с перрона в зал вбежали два милиционера в сопровождении темноволосого парня.
Один милиционер склонился над пациентом, другой что-то быстро передавал по рации. Темноволосый парень помог Асе подняться и молча вышел на улицу. Хлопнула дверь, впуская в зал утреннюю прохладу и запах креозота. Откуда ни возьмись, вдруг появились и уборщица с ведром, и начальник вокзала. Ася тоже выбежала перрон – он был пуст. На площади завыла сирена скорой помощи. Из тумана к вокзалу медленно подползал зелёный дракон с горящими золотыми глазами – первая электричка.
Ася протёрла глаза. Происходило что-то странное – но, с другой стороны, всё же шло как надо? Заметка о смерти пожилого инженера на вокзале медленно, словно нехотя исчезла с газетной страницы.
Электричка остановилась и с шипением открыла двери, выпуская в новый день жителей и гостей города. Девочка-подросток с медными волосами до плеч, в клетчатой рубашке и широких драных джинсах, смешалась с толпой, прежде чем исчезнуть, как по щелчку пальцев.
Остаток дня прошёл без происшествий: с детьми, перебегавшими дорогу на красный или в неположенном месте, банальный пример почему-то всегда работал хорошо - если на перекрёстке был кто-то ещё, они шли с толпой, а не бежали вперёд под звуки им одним слышной музыки. В городе пахло сиренью, тёплой землёй и солнцем, и усталая Ася совершенно забыла о странном парне, думая только о том, чтобы скорее поспать перед тяжёлым завтрашним днём.
***
«Снова вокзал? - с раздражением подумала Ася, глядя на очередную газетную заметку. – Что ж, надо будет сразу идти в милицию, а не в таксофон, будь он неладен».
Громкоговоритель усталым и хриплым женским голосом объявлял о том, что поезд 068Ы, Москва – Абакан, задерживается на два часа, но поезд никто и не встречал: вокзал словно вымер, даже привычные голуби не сидели на проводах.
Вот и зал ожидания. Пустые ряды скамеек почему-то выглядели зловеще. Ася как будто в первый раз обратила внимание на стены и пол, отделанные казённым серым камнем, которые выглядели жутковато-торжественно под высоким потолком, покрашенным в бирюзовый цвет, словно недостижимое отсюда небо, и как будто неуместными тут люстрами из металла и голубого стекла. Казалось, что вместо электрических лампочек там наверху сейчас вспыхнут ледяные огни, и в зал войдёт Снежная Королева.
Асины шаги гулко отдавались в пустом зале. Почему-то казалось, что издать громкий звук нельзя, и девушка на цыпочках обходила ряд за рядом в поисках человека, которому пришла помочь – но зал был пуст.
Только в неосвещённом углу сидела, сгорбившись, знакомая фигура, и тут Асе стало по-настоящему страшно. Стараясь не издать ни звука, Ася отступила назад – но парень вдруг вскочил, откинул с лица волосы и шагнул к ней. Ася бросилась бежать, но споткнулась о скамейку. Сильная холодная рука поймала её в полёте, тонкие пальцы сомкнулись на Асином запястье, и вокруг стало темно.
…Ася открыла глаза. Её сердце колотилось где-то в горле, руки дрожали, но вместо вокзального потолка над собой в темноте она увидела знакомую с детства люстру в бабушкиной квартире.
Из открытого окна пахло сиренью, уютно моргал желтый фонарь на углу дома и едва слышно пищала автосигнализация где-то в соседнем дворе. Часы на стене показывали 4 часа утра.
Она медленно дышала, успокаивая сердцебиение. Что это было? Кажется, просто кошмар. Наверное, логично: всю неделю она сдавала экзамены, а потом без остановки перемещалась во времени. Устала.
Сегодняшняя история с вокзалом была странной, но ведь далеко не всегда всё идёт гладко и получается с первого раза. Более того, длинноволосый юноша ей помог, а не помешал, и провинился разве что тем, что случайно встретился ей дважды за день и читал городскую газету на той же странице, что и она. Ася фыркнула: с такими подозрениями даже звонить Лии Иосифовне или будить бабушку неудобно. Но почему-то от мыслей о пустом зале ожидания по спине бежали мурашки, и Ася вспомнила собственные утренние мысли о том, что с такого вокзала и начинается смерть. Она вспомнила красивое смуглое лицо юноши, его какие-то бездонные чёрные глаза, и сейчас они показались ей жутковатыми.
Спать больше не хотелось. Ася зажгла свет, взяла с полки очередную книгу Толкиена и с ногами забралась на подоконник. Надо просто дождаться утра и будет не страшно, она точно это знала.
Проблема была ровно одна: Ася никогда не видела кошмаров и прекрасно знала, почему. Точнее, узнала она об этом всего год назад, когда ей позвонила Лия Иосифовна и сказала, что одну из смертей из газеты отменить будет чуть сложнее, чем обычно.
- Ася, иногда надо устранить не следствие, а причину, - тихий усталый голос волшебницы в телефонной трубке звучал грустнее обычного. – Сегодня, если получится, это может спасти одного из нас.
Тот разговор Ася запомнила навсегда. После она несколько минут сидела, уставившись в одну точку, пытаясь уложить в голове запретную доселе мысль. В городе есть ещё один подросток из таких, как она. Такой же волшебник. Даже подумать об этом было одновременно страшно и сладко, потому что это открывало опасный путь для мечтаний, которые четырнадцатилетняя волшебница Ася обычно рубила на корню.
Она сама не понимала, где следствие, а где причина: она не от мира сего потому, что знает о мире больше остальных – или наоборот? Может, когда ты волшебник, но в тебя никто не верит, чудеса встают между вами непроницаемой стеной, за которую не проникает напрасная смерть, но также не проникает и человеческая любовь и дружба. А может, это всё демагогия, и дело было в самой Асе, которая с детства придумывала слишком сложные и странные игры, которые не нравились сверстникам, а потом не могла придумать, о чём же с ними разговаривать, даже когда этого очень хотелось. Уже 2 года она практически не ходила в школу, зависая то в больницах, то в безвременье – к всеобщему облегчению, потому что учителя и сами не понимали, что не так с этой странной девочкой в драных джинсах, погруженной в книги не по программе, которая сторонится одноклассников.
Но если в мире – страшно подумать, в городе! – есть ещё один такой же, как она, возможно, это меняло дело. Возможно, они поняли бы друг друга. Человек, который в 13 лет переписывает страшные сны на хорошие должен, наверное, знать, как протянуть руку через стену чудес. Возможно, они даже смогли бы… Ася закрыла лицо руками и замотала головой. Думать об этом было нельзя – и не время, ведь сейчас жизнь этого незнакомого волшебника зависела от неё. Надо было придумать, как спасти его, не видя и не зная - и она всё придумала.
Она помнила всё по минутам: как целый день из кустов следила за пожилой женщиной, которая жила в покосившейся сторожке возле дачного посёлка между сосновым бором и кладбищем, чтобы выяснить, что и как может спасти её от кошмаров. Как подобрала в канаве за остановкой возле центрального рынка брошенного котёнка. Как началась гроза, и она с этим котёнком за пазухой постучалась в дверь к сторожихе и попросила помощи. Как они кормили котёнка из шприца, и до утра одинокая женщина рассказывала Асе о своей жизни и что больше всего боится одиночества, и почему-то даже не обсуждалось, что котёнок остаётся у неё. Как утром, серая от недостатка сна и страха, что ничего не получилось, Ася вошла в бабушкину квартиру и, рассматривая своё перепуганное отражение в зеркале, услышала на автоответчике голос Лии Иосифовны: «Спасибо, Ася! Всё получилось. Все живы!»
С тех пор ничего не изменилось – и изменилось всё. Конечно же, как и все остальные люди, которым Ася помогала, таинственный волшебник не помнил своей неслучившейся смерти и не знал об Асином существовании, но теперь у Аси появилась мечта, а это дорогого стоит, даже когда ты волшебник. Ну, и повод иногда заглядывать в окошко, чтобы проверить, что у кота с его хозяйкой всё в порядке, появился тоже.
А сегодня непонятно, откуда взявшийся ночной кошмар мог означать многое: перенапряжение во время экзаменов, знак судьбы, проявление бессознательного. Или то, что с волшебником, который прогоняет плохие сны, опять что-то случилось – а это, наверное, было серьёзно. Ася накинула на плечи рубашку и, крадучись, пошла в коридор к телефону. Набрала трясущимися пальцами номер – и сама не поверила, когда услышала в трубке короткие гудки. В Доме Одного Окна было занято.
…Когда Ася проснулась второй раз, из открытого окна ярко светило солнце и щекотало покрытый веснушками нос. Пели птицы, звенели трамваи, шумели машины. Жизнь продолжалась. Вытянув затёкшие ноги, девушка обнаружила, что уснула прямо в жестком кресле, куда села специально, чтоб не уснуть и спросить утром бабушку, но тут часы на кухне пробили полдень. Берта Исааковна, конечно же, давно ушла на работу.
Придавленная тарелкой с бутербродами на завтрак, на клетчатой клеёнке кухонного стола лежала свежая городская газета. Ася пробежала глазами последнюю страницу, но не увидела ничего необычного. Она с досадой протёрла глаза и поставила чайник на плиту: при свете дня ночная паника казалась нелепой и почти смешной, а она уже опаздывала.
Что день не задался, стало понятно уже на первом же объявлении: только с третьего раза у Аси получилось оттолкнуть задумчивого учёного от упавшего с высоты куска лепнины.
(- Сталинский ампир, - с удивлением заметил спасённый, когда архитектурный элемент, наконец, приземлился прямо перед ним на асфальт, рассыпаясь на десятки кусочков).
Впрочем, это были ещё цветочки, потому что дальше Асю ждал несчастный случай на производстве. Сперва Ася попробовала привычный способ: перенеслась в пустой цех ночью и оставила на злосчастном неисправном станке записку, что тот сломан, но судя по тому, что газетная заметка не только не исчезла, но и обогатилась кровавыми подробностями, записка возымела противоположный эффект.
Она попыталась позвонить на завод, отправить записку мастеру, позвонить жене неудачливого слесаря и даже поговорить на проходной с ним самим, но тот махнул на неё рукой точно также, как махал на все предостережения.
У Аси кончились идеи, к тому же она была близка к своему дневному пределу путешествий во времени, при котором чувствовала себя нормально (дальше в сутках получалось слишком много часов, и действие лекарств сбивалось). Она без сил опустилась на скамейку в парке и закрыла глаза. Надо было подумать.
- У мужика, в целом, ещё сын есть, - раздался знакомый голос не то рядом, не то из глубины подсознания. Ася открыла глаза и увидела его – черноволосого парня из сна. Он сидел рядом с ней на скамейке и держал в руках исчёрканную газету. Весенний ветер развевал чёрные волосы, и в профиль юноша казался и вовсе не похожим на человека – скорее на эльфа из столь любимых Асей книжек.
- В 93 школе учится. Порядочный такой хулиган, - продолжил тот, как ни в чём не бывало, глядя прямо перед собой. – Из таких, что, если, скажем, в школе окно разобьют, завуч сразу на него подумает и папашу в школу вызовут. Он обычно ходит, чтоб у сына проблем не было – сам любил похулиганить, так что не злится… Кстати, скамейка покрашена.
Ася протёрла глаза и снова моргнула. На скамейке никого не было, кроме неё – и действительно висел листок бумаги с надписью «ОКРАШЕНО». Ася рассеянно подняла руки - зелёные ладони пахли свежей краской, не оставляя сомнений, что джинсы безнадёжно испорчены.
Но джинсы подождут. Ася встала и пошла по аллее прочь из парка – бить окно в школе. О том, кто именно дал ей такой совет, подумаем позже – если, конечно, совет поможет.
Камень со звонким свистом рассёк воздух. Послышался звон стекла. Ася отбежала за угол, чтоб не стоять подозрительно близко к школе, и щёлкнула пальцами. Дрожащими руками развернула газету и с облегчением выдохнула: рисковый рабочий наконец-то был спасён.
По спине побежал нехороший холодок. Вчера это ещё могло быть совпадением, сон тоже мог быть случайностью, но сегодня этот металлист появляется и исчезает рядом с ней среди бела дня с наглостью, на которую даже взрослые волшебники не отваживаются, и демонстрирует поразительную осведомлённость об Асиных делах.
То, что делал этот волшебник, не было похоже на борьбу с ночными кошмарами – скорее, наоборот. Значит, их было в городе как минимум трое?
Ася, конечно, понимала, что волшебников в городе много, и то, что она о ком-то не слышала, было скорее правилом, чем исключением, но только сейчас она задумалась о том, как мало знает о них. Можно ли быть злым волшебником? Не навредил ли этот парень с длинными волосами кому-то?
Но и вчера, и сегодня он помог ей. Все были живы: газета не умела врать. Надо было закончить дела на сегодня и попытаться вечером расспросить бабушку. Оставалось последнее объявление, и оно тоже не сулило ничего хорошего.
…Люда только уложила сына и без сил свалилась на диван, когда за стеной послышалась громогласная ругань.
Чёртов сосед. в дверь вдруг начали настойчиво звонить. В глазах у неё потемнело от ярости. Чёртов сосед. Сколько раз вызывала милицию к этому дебоширу – не едут: он же ничего не делает, может, поговорить хочет, надо быть терпимее к человеку, а что ребенку спать мешает, так до 11 вечера имеет полное право.
За стеной включилась громкая музыка, а в дверь вдруг навали звонить. Люда решила просто игнорировать звонок, но спустя три минуты всё-таки не выдержала.
- Я сейчас милицию вызову! – закричала она заранее, заходя в коридор. Главное – ни в коем случае не открывать дверь, это она помнила. – Что же вы творите, а! Дети же проснутся! Милицию вызову!
- Этого мало! - за дверью раздался незнакомый детский голос. Люда вздрогнула от неожиданности и посмотрела в глазок.
В подъезде стояла незнакомая ей рыжая девочка в клетчатой рубашке с газетой под мышкой.
- Собирайте детей и уходите, - глядя прямо в глазок неожиданно взрослым, страшным голосом сказала девочка. – У вашего соседа белая горячка. Здесь опасно.
- Что? – Люда закашлялась от неожиданности. – А ты кто?
- Живу рядом, - девочка тревожно оглянулась. – Видела уже такое. Просто поверьте мне, пожалуйста. Переночуете где-нибудь ещё?
Люда задумалась. Девочку она раньше никогда не видела – впрочем, они и сняли-то эту квартиру совсем недавно. Родственница? Да, горе-сосед пропойца-то тоже рыжий. А может, это домушница? Из квартиры выманивает?
- Зачем ты мне это говоришь? – спросила Люда подозрительно.
- За вашу жизнь боюсь, - девочка снова покосилась на соседскую дверь. – Видела уже такое.
Люда колебалась недолго. План был простым: она действительно уйдёт – но на всякий случай вызовет милицию. Не за соседом - так за странной девкой.
В этот момент – видимо, от очередного удара за стеной! - проснулся и заплакал малыш.
Дверь в квартиру соседа вдруг распахнулась, и он вывалился на площадку, не твёрдо стоя на ногах, зато держа в руках не то лом, не то багор.
- А ну уйми малого! – зарычал он и, оттолкнув рыжую девчонку, ринулся к Людиной двери.
- Успокойтесь, пожалуйста! – закричала девочка. Сосед за дверью медленно развернулся к ней.
Люди лихорадочно набирала 02.
…Когда неточный удар тяжёлого кулака сбил Асю с ног, она ещё думала, что успеет, но мир вокруг вдруг перевернулся с ног на голову, а когда встал обратно, преступник больно заломил ей руки так, что щёлкнуть пальцами уже не получалось.
Её обдало тяжёлым запахом алкоголя. На последней странице газеты под Асиной щекой расплывалось пятно крови, услужливо подчёркивая заметку: 7 вечера… пьяный мужчина угрожал новой соседке через дверь. Соседи вызвали милицию, экипаж не приехал. Пьяный выломал дверь. Возбуждено дело об убийстве. У женщины остался малолетний ребёнок. Ей даже показалось, что строчки на ходу перестраиваются, чтобы добавить информацию про вторую жертву, когда хватка пьяного вдруг ослабла, и он отпустил её.
Ася с трудом попыталась пошевелить рукой и вдруг почувствовала на своей коже уже знакомое прикосновение холодных пальцев.
Во дворе завыла сирена.
Спустя час Ася сидела на ступеньках в подъезде рядом с черноволосым металлистом, который представился Александром. Он тоже получил в нос от преступника, но умело выбил у того из рук багор, чем, по словам свидетельницы из квартиры напротив, всех и спас.
Более того, судя по паспорту, который он предъявил молодому полицейскому, именно в этом подъезде, этажом выше, Александр и жил.
- А как вы оказались здесь? – спросил лейтенант Асю. Она растерялась.
- Ко мне в гости шла, - черноволосый парень веско кивнул на Асины фенечки. – Запишите, что мы дружим на фоне увлечения рок-музыкой.
Милиционеру явно понравилась протокольная формулировка, и он не стал задавать последующих вопросов, тем более что всё было очевидно. Агрессивного соседа увезли: оказалось, он нападал на женщин уже не в первый раз. Свидетельница Люда без конца благодарила Асю.
- Вы уверены, что отказываетесь от госпитализации? – с сомнением спросил лейтенант, протягивая девушке листок бумаги. – Тогда вот здесь подпишите.
- Да, всё в порядке, спасибо. Я в травмпункт схожу, если будет хуже, - Ася кивнула.
- Ну, тогда вы свободны.
Она поблагодарила полицейского, попрощалась с Людой и, прихрамывая, пошла вниз. Предстояло разобраться, что же с ней только что произошло – и что с этим делать дальше.
Александр поднялся сразу вслед за Асей.
- Пойдём вместе? – предложил он. Вспомнив общую легенду, Ася замерла и поспешно кивнула. Металлист галантно предложил ей руку – что, честно говоря, было не лишним. Так, вместе, они вышли на улицу. Солнце уже село, и было не так жарко. Мальвы на клумбах из автомобильных шин тихо покачивались на ветру. Во дворе никого не было. Ася остановилась в нерешительности. Александр не стал её торопить.
- У тебя найдётся время поговорить? – наконец, предложила Ася
- Да. Послушаем музыку на остановке?
Ася мельком глянула на часы:
- Киоск уже закрыт.
- И когда для тебя это было проблемой? – криво усмехнулся Александр. Ася вздрогнула. Александр откинул со лба волосы, поднял руку к глазам и щёлкнул пальцами.
… Часы у гостиницы пробили 6 – но музыкальный киоск ещё работал, и сейчас, когда час пик схлынул, неведомый человек там за тёмным стеклом опять ставил музыку по своему вкусу.
- I wanna find something I’ve wanted all along – somewhere I belong, - сообщала из динамиков группа Linkin Park.
На опустевшей остановке сидели, устало облокотившись о стеклянную стену, двое подростков-неформалов в измазанной кровью одежде. У черноволосого парня был разбит нос, у рыжей девочки – колени, локти и щека. Каждый редкий прохожий считал нужным прокомментировать их внешний вид, но они, казалось, не обращали на окружающий мир никакого внимания.
- Почему ты мне помогаешь? – после долгого молчания, наконец, спросила Ася.
- Потому, что их время ещё не пришло, - буднично откликнулся Саша.
- И откуда ты это знаешь? – Ася закатила глаза.
- Ну, это моя работа.
- То есть ты работаешь смертью? – Ася рассмеялась. Ей показалось, что это очень смешная шутка, но собеседник посмотрел на неё с такой горечью, что улыбка застыла на её губах.
- Да, - парень откинул волосы с лица. – Иногда. А иногда жизнью. Ну, как сегодня. А что, ты меня иначе представляла?
- Я всегда думала, что смерть… ну… наоборот хочет всех забрать, - смутившись, пробормотала девушка. - Извини, как-то обидно прозвучало.
Саша молча смотрел куда-то сквозь Асю, сквозь стеклянную стену остановки – туда, где по летней улице шли к эспланаде прохожие: кто-то спешил домой, стараясь поскорее сесть в автобус, а кто-то, наоборот, наслаждался тёплой погодой и прекрасным ранним летом, глядя на подсвеченные низким солнцем облака. Группа молодых ребят и девушек прошла мимо, неся с собой фанерные щиты и текстолитовые мечи. Ася с лёгкой завистью посмотрела им вслед.
- Если бы я мог, - медленно сказал Саша. – Я бы сделал всё, чтоб каждый из никогда не умер. Каждый.
Ася не знала, что сказать. Ей было очень жаль его – а ещё, совершенно непрошенный, иррациональный, из глубины души поднимался мерзкий страх. Ведь когда время придёт, эти красивые пальцы снова возьмут её за руку, но уже не помогут.
Вдруг кто-то постучал в стеклянную стену. Ася резко обернулась.
- А вот, ребятки, купите цветочки-то, - к остановке подошла классическая бабушка в платочке, из тех, что продают на маленьких рынках цветы и овощи с огорода. В ведре у неё остался одинокий букет сирени.
- Последний остался. Купи, молодой человек, девчонке-то, - бабушка лукаво смотрела на Сашу. Тот засунул руки в бездонные карманы, достал оттуда горсть самых разнообразных монет и принялся выбирать подходящие. Ася завороженно следила, как в тонких пальцах скользят рубли, франки, кроны, рупии, какие-то деньги, названия которым она не знала. Саша набрал нужную сумму, рассчитался с цветочницей и протянул Асе букет сирени, завёрнутый в газету.
- Да что ты, не надо.
- Ну, бабушке подаришь. Скажи, что от меня.
Ася опустила глаза. Взгляд её упал на фенечки на тонком запястье. Свои носить не принято, да, но никогда не знаешь, когда надо будет подарить. И увидишь ли ещё раз человека. Поколебавшись секунду, она сняла с запястья свежесплетённую серебристо-зелёную фенечку.
- Давай руку.
- Ты решила подарить фенечку смерти? – Саша саркастически усмехнулся, но протянул руку. Ася неловко улыбнулась:
- Мне надо идти.
Она встала, поправила рубашку и, обнимая обеими руками ароматный букет сирени, не оглядываясь, пошла в сторону оперного театра – просто чтобы куда-нибудь идти. Почему-то на сердце было тяжело: не каждый день собственная смерть спасает тебе жизнь.
- Эй, Ася, подожди.
Она обернулась. Саша стоял перед ней, запыхавшийся, с горящими глазами, и курил. На мгновение ей показалось, что огонь на сигарету перешёл прямо с его пальцев – но такого уж точно не может быть, конечно. Или может?
- Дай руку, - сказал он. – А теперь загадай желание. Любое. Не спрашивай ни о чём, просто загадай.
Ася опешила. Чего она хотела больше всего на свете? Чтобы бабушка не умерла? Чтобы у неё, у Аси, не было больше сердечной болезни? Быть обычным человеком, без перемещений во времени и чужих смертей, без этого невысказанного одиночества? Она вдруг вспомнила свой ночной кошмар, закрыла глаза и проговорила про себя:
Я хочу встретиться с волшебником, который пишет нам хорошие сны.
На мгновение стало тихо-тихо, а потом всё снова стало, как было. Пахло сиренью, откуда-то со стороны оперного театра доносились обрывочные трели скрипок – репетируют что-нибудь, наверное. Далеко внизу на реке гудели теплоходы. Звенели трамваи.
Она вдруг почувствовала, как в её ладони материализовалось что-то холодное и круглое. Саша аккуратно отпустил её руку, заговорщически улыбнулся и щёлкнул пальцами.
Ася стояла одна посреди улицы Ленина и смотрела на старинную монету у себя на ладони.
Вот ешё один. Вернём себе наш 2004!
11. Это подарок
читать дальше
And there's nothing wrong with me,
This is how I'm supposed to be
In a land of make-believe
That don't believe in me.
Green Day, Jesus of Suburbia (2004)
Сирень качалась под дождём как огромное пушистое облако. Парк у оперного театра ещё спал – разве что бюст поэта, который и сам когда-то сравнивал сирень с лиловым зданием из воска, щурился сквозь кусты и явно был доволен сравнением.
С земли город совсем другой: в нём гораздо легче найти что-то новое. Казалось бы, свернул с улицы во двор или обошёл театр с другой стороны, и оказался в другом мире. Или старый преобразилось до неузнаваемости. Вот как сейчас.
Ян Малинин не любил летать в дождь и поэтому шёл сегодня домой пешком. Время близилось к рассвету, и, значит, по пути к Рабочему Посёлку первый трамвай имел все шансы нагнать юношу. Но времени ещё полно – как раз хватит на то, чтобы зарыться лицом в мокрые гроздья цветов и запомнить об этой ночи их запах, а не бесконечные чужие кошмары. Ян больше не видел снов, поэтому оставалось создавать их наяву.
По воздуху тянулся запах сирени, а по лужам – желтые дорожки фонарей. Ян Малинин шёл по пустой улице, покачивая головой в такт ему одному слышной музыке. В его чёрных кудрявых волосах подпрыгивал в такт лиловый пятилепестковый цветок.
***
На кухне сидела мама в халате и мрачно глядела в телефонную трубку.
- Да, я понимаю, - дежурно кивала она невидимому собеседнику. – Аттестат важная вещь. Но я же не могу запретить своему взрослому сыну думать? Это ему в жизни пригодится гораздо больше. Почему мы вообще говорим об этом, Клавдия Петровна, напомните, пожалуйста? Яну осталось сдать последний экзамен и он уйдёт в лицей, поздно решать проблемы взаимоотношений с учителем. Я передам. Спасибо за беспокойство. Доброе утро.
Увидев Яна в дверном проёме, Марина закатила глаза и указала на трубку. Судя по всему, классная руководительница, отчаявшись поговорить с родителями Малинина в разумное время, разбудила её с утра пораньше – но, конечно же, не сообщила ничего нового. Марина положила трубку, зевнула и спросила:
- Хочешь кофе? У тебя сегодня экзамен по русскому и литературе, ты в курсе?
Ян рассеянно кивнул и плюхнулся на стул. Усталость всегда накатывала именно утром, и он не был уверен, что кофе поможет – но он хотя бы вкусный. А про экзамен он предпочёл бы вообще не вспоминать.
- Тяжёлая ночь? - мама насыпала в свою походную турку кофе и специй и поставила на огонь. – Клавдию Петровну посетило во сне озарение и теперь она переживает, что ты завалишь экзамен и получишь тройки по русскому и литературе.
- Нет, такой сон точно не от меня, - Ян криво усмехнулся. Мама улыбнулась, но продолжила серьёзно:
- Она считает, что ты должен написать в сочинении то, чего от тебя хочет Алёна Ивановна. Иначе ты получишь тройки и испортишь себе аттестат.
- А ты считаешь также? – Ян устало откинул с лица волосы, и Марина подумала, что бунтарского духа обоим её мальчикам не занимать – но если Макс в школе в основном боролся с системой как идеей, то Ян защищал свободу слова. Эта идея импонировала Марине больше бесцельного съезжания по водосточной трубе – впрочем, когда-то она и против трубы не возражала. Лишь бы познавали мир - а что они это делают таким образом… Не говорить же, право слово, классной руководительнице, что они ещё и летают.
- Единственное, что имеет значение, — это как считаешь ты.
- Тогда я напишу как обычно, - Ян выпрямился. – Какое ей вообще дело? Она боится за статистику?
- Или что ты не поступишь в лицей, например, - Марина поставила перед сыном чашку кофе. – Она желает тебе только хорошего, просто по-своему.
- Не поступлю в лицей – пойду ещё куда-нибудь. - Ян уронил голову на стол и только сейчас почувствовал всю гору усталости на своих плечах. – Но я не собираюсь отказываться от своих мыслей просто потому, что старухе-процентщице они не подходят. Или ещё кому-то. А как бы написала ты?
Марина усмехнулась.
– С ошибками, Ян. Пунктуационными, грамматическими и фактическими. Литературу я сдала на тройку, была довольна как слон и сразу же после экзамена уехала на биостанцию. В юности я думала, что порядочный химик в двадцать раз полезнее всякого поэта.
- А сейчас как думаешь? – Ян держал кружку двумя руками и сонно щурился. Кофе не оказывал на него никакого эффекта, кроме психологического – или просто эффект ночных полётов был слишком силён. Этот поэт стоил двадцати химиков, и материнское сердце сжималось от плохо формулируемой боли и нежности каждый раз, когда он возвращался домой каждое утро – как будто бы чуть более взрослый, чуть более мудрый и как будто постаревший. Марина взъерошила кудрявые волосы сына.
- Что даже если поэт собрался триумфально завалить экзамен, перед этим ему неплохо было бы поспать. Я тебя разбужу через два часа. О, смотри, да тебе удачи привалило!
Марина положила ему в ладонь пятилепестковый цветок сирени. Ян рассматривал его, рассеянно моргая.
***
Экзамен не задался с самого начала. Невыспавшийся Ян сперва вломился не в тот кабинет, потом оказалось, что вместо положенных тетради и ручки он зачем-то принёс с собой целый рюкзак книг про мрачного чародея Рейстлина Маджере, который собирался после экзамена вернуть Линвен (в прошлом – Марише) из Б класса. Пришлось тащиться в раздевалку – и вот он уже опаздывает, хотя мама и разбудила заранее. К счастью, по дороге к кабинету Малинин встретил классного хулигана Иванова, который вообще забыл, что экзамен сегодня, так что в аудиторию они вошли вместе.
- Выплывают, расписные, - мрачно прокомментировала Алёна Ивановна, учительница русского и литературы по кличке Старуха-процентщица. – Почему я не удивлена – Малинин и Иванов.
Ян сел на последнюю парту и невидящим взглядом уставился на темы на доске. Вот бы существовал способ перенестись назад во времени и поспать пару часов! Ну, или заткнуть уши, чтобы не слушать, как Иванов путанно объясняет Процентщице, почему опоздал.
- А ты, Малинин, не хочешь объясниться?
- Нет, Алёна Ивановна, - мальчик устало помотал головой.
- Ты, Малинин, может быть, думаешь, что занят чрезвычайно важным делом? – елейным голосом поинтересовалась учительница. – Ни разу за этот год ты не появился на уроке бодрствующим. Ты, может, работаешь по ночам?
- Может быть, Алёна Ивановна, - Ян поднял глаза. – Давайте поговорим об этом после экзамена.
Алёна Ивановна возмущалась ещё чем-то, но Малинин уже подчёркнуто старательно выводил в тетради тему сочинения по «Отцам и детям», высунув язык от усердия: «Почему старшее поколение так редко бывает довольно молодёжью?»
Спустя час он закрыл тетрадь, собрал кудрявые волосы в пучок, заколол ручкой и молча вышел из аудитории, предвкушая как, наконец, проспит до самого вечера…
- Не так быстро, Малинин.
Алёна Ивановна в дверях смотрела на него взглядом, исполненным глубокого презрения.
- Так расскажи же мне, где ты работаешь по ночам, - улыбка на бледных губах учительницы не сулила ничего хорошего. – И стоит ли об этом узнать директору школы?
- Позвоните папе или маме, Алёна Ивановна, - Ян остановился. Ему было немного стыдно цинично спихивать ответственность на родителей, но они выкрутятся лучше, чем он. Всегда выкручивались. – Они вам всё расскажут.
- Будешь прятаться за спинами родителей? – Алёна Ивановна улыбнулась ещё шире. – Нет, мне не интересно, что там соврут твои родители, а интересно, сможешь ли ты хоть раз сам сказать правду.
- Правду, Алёна Ивановна? – Ян развернулся на каблуках и понял, что в его голове безвозвратно ломается какая-то важная перегородка, на постройку которой он и убил 8 лет начального среднего образования. – Давно ли вам стало интересно, что я сам думаю? Или это только на уроках литературы собственное мнение не имеет ценности?
- Какую ценность могут иметь фантазии юнца, который начитался низкопробной фантастики и думает, что он умнее преподавателя? – Алёна Ивановна сделала шаг навстречу Яну. – Это, однако, не отвечает на вопрос, почему ты спишь на уроках литературы.
- По ночам я занимаюсь бесполезными фантазиями, Алёна Ивановна, - Ян почувствовал, что его накрывает пелена безразличия. Почему-то у неё был вкус крови.
- Малинин, ты что, возомнил себя писателем? – Алёна Ивановна рассмеялась с деланным добродушием. – Тогда мой тебе совет, брось это. Ты не можешь породить ничего, что не было бы глубоко вторично.
- Спасибо за совет.
Ян изобразил кислую улыбку. У неё тоже был вкус крови – всего лишь из-за треснувшей губы, подумал он, но это было не совсем так.
Ян любил книги и даже разговаривал с ними, когда никто не видит. Конечно, он читал много фантастики – как говорит папа, книги лучший источник ролевых моделей, и быстро оказалось, что классическая литература не даёт советов по управлению волшебными способностями, их маскировке или, например, развитию. Фантастика не всегда давала тоже – но в практическом смысле гротескный чародей Рейстлин Маджере научил Яна гораздо большему, чем, скажем, Родион Раскольников.
Но чёрт с ней, с фантастикой. Старуха-процентщица знала, куда бить, потому что Ян Малинин, засыпавший на ходу творец сновидений, действительно мечтал сесть писать книгу, как только разделается с этой дурацкой школой, экзаменами и чужими кошмарами. Если, конечно, такой день когда-нибудь наступит. Или ночь.
***
Следующие пару недель Ян не особенно вспоминал про старуху-процентщицу: дел хватало и без того. Он обсудил разговор после экзамена – разумеется, опустив подробности про ночные похождения! – со своими товарищами Гилмором (в прошлом Тимуром) и Линвен, которые единогласно уверили его в том, что фантазия у Яна что надо (взять для примера хотя бы их общие настольные ролевые игры!), а сочинение будет проверять не только явно предвзятая училка, а целая комиссия, поэтому тревожиться ему не о чем. Можно расслабиться до следующего экзамена.
В город пришло лето, а с ним прогулки по городу с друзьями, холодный квас из больших желтых бочек, семечки в кулёчках из газеты и тюльпаны, которые продавали бабушки на трамвайных остановках. Ян просыпался в полдень, спускался в затхлый, но всё равно таинственный тёмный подвал, где среди мешков с прошлогодней картошкой прятался его старый велосипед, и они c друзьями отправлялись исследовать город. Даже если ты прожил тут всю жизнь и каждый день видишь его с высоты птичьего полёта, всё равно в каком-нибудь дворе найдётся невиданный прежде старый фонтан, стихотворение мелом на стене в подворотне, да и вид на закат с заброшенного трамвайного моста каждый раз разный. В этот тёплый вечер они с Гилмором как раз сидели на мосту, побросав велосипеды в траву. Нагретый за день старый металл приятно грел босые ноги, со стороны частных домов за логом доносилась «Когда на улице май, это и есть наша life”, когда со стороны города почти беззвучно подошла Линвен со здоровенным этюдником - она училась в художке и большую часть дня проводила на пленере. Ян то и дело натыкался на группы учеников с этюдниками, которые на неудобных походных стульях рассаживались вокруг какой-нибудь характерной развалюхи и с высунутыми от усилия языками вырисовывали скосившиеся крыши и заросли лопухов у завалинки.
Ян каждый раз хотел позвать Линвен гулять после пленера, но ему это постоянно не удавалось. Художники имели противное обыкновение рисовать на закате этюды, а дальше Яну пришлось бы уйти в закат в прямом смысле. Незадача!
Линвен бережно положила этюдник на старые доски моста и плюхнулась рядом с друзьями.
- Здорово, Линвен! Ты сегодня рано!
- Так всё только начинается, - девушка хрустнула испачканными в краске пальцами. – Буду рисовать здесь. На закате.
- Мы не помешаем? – поинтересовался Ян.
- О, наоборот, - Линвен загадочно усмехнулась. – Я буду рисовать вас. Ты вставай вот сюда, Малинин, а ты, Гилмор, вот сюда и вот так…
…Сперва крайне польщённые, друзья довольно быстро поняли, что крупно просчитались. Линвен-художница мало чем походила на их подругу в обычной жизни: она рисовала молча, сосредоточенно, не смеялась над шутками и постоянно нудела, чтоб натурщики не шевелились.
Через 20 минут начал чесаться нос. Через полчаса затекла нога. Через сорок минут из прохладной низины лога поднялись оголодавшие комары —поэтому, когда в последних лучах заката Ян сообщил Линвен, что ему нужно бежать, он нисколько не сожалел об этом.
***
Ночь оказалась на удивление спокойной: может быть, хорошая погода действовала на людей умиротворяюще, может, предвкушение каникул и отпуска – но большую часть ночи Ян провёл на любимых крышах в Рабочем Посёлке, глядя на гаснущие огни города, старые дворы, утопающие в сирени, и размышляя, как же его нарисовала Линвен.
Его переполняло плохо формулируемое ощущение, что он на пороге чего-то очень важного: может быть, встречи, которая изменит всю его жизнь, или нового открытия в себе самом. Так было в тот день, когда он научился летать – точнее, вдруг понял, что может это делать. Было такое же лето, также пахло сиренью и также свистели редкие поезда, уходившие в ночь по железнодорожной ветке в глубь области к таинственным лесам, горным рекам и пещерам из родительских рассказов про экспедиции. Он проснулся и вдруг почувствовал понял, что может повторить это и наяву - вылетел из кровати, сделал пару кругов по квартире, не удержавшись, оставил в Максовой комнате на потолке отпечаток грязного кроссовка.
Утром мама и папа наперебой строили догадки о том, как Максу удалось прицельно попасть в потолок самой грязной частью подошвы. Ян ангельски улыбался и планировал перечитать Питера Пэна, чтоб поднабраться опыта. Макс смотрел с подозрением.
На странице старой книги выступил до боли знакомый адрес: отделение онкологии в больнице, где работал Макс. Но сердце Яна ушло в пятки не поэтому:
«Алёна Ивановна» - услужливо сообщила ему книга сновидение имя пациентки. И, чтобы отбить окончательные сомнения, уточнила:
«Старуха-процентщица».
- Отлично, - сказал себе Ян с деланной бодростью. – Я просто напишу ей какой-нибудь хороший сон и уйду. Она меня даже не увидит. Но вообще даёт процентщица, в школе никто и не знал, что она болеет.
Но настроение у него моментально ухудшилось. Кажется, прежде Яну не приходилось забираться в сны к тем, кого он ненавидел.
“Интересно, а Макс лечил своих врагов?» - думал он налету. Наверняка: Макс как будто бы делал в этой жизни вообще всё, надо бы попросить у него консультацию на этот счёт.
Чертыхаясь, он протиснулся в тесную форточку окна старой палаты и огляделся. Здесь вообще было довольно мрачное место, но сейчас повеяло абсолютной безнадёжностью. На пустых кроватях с уродливой сеткой лежали свёрнутые матрасы, Алёна Ивановна занимала единственную занятую койку у стены, рядом – пустая, если не считать зачем-то принесённой сюда стопки экзаменационных тетрадей, тумбочка. Ян с трудом удержался от соблазна проверить, нет ли тут его выпускного сочинения, но одёрнул себя. В конце концов, он здесь по делу.
«Что такого может ей сниться, чего я ещё не видел?» - подумал он и открыл книгу, ныряя в кошмар.
Но вокруг ничего не изменилось. Ян судорожно огляделся: ни призраков прошлого, ни видений замученных учеников, ни даже Родиона Раскольникова с топором. Он стоял посреди чужого кошмара и не видел совершенно ничего, кроме старой пустой палаты, молчащего предрассветного неба за окном и ненавистной ему учительницы на больничной койке. Алёна Ивановна вдруг повернулась, и он понял, что это и есть сон, который она видит.
***
Несколько секунд они молча смотрели друг на друга. Ян лихорадочно перебирал в голове варианты: чего она боится? Темноты? Тишины? Что-то не сходилось. Обычно в такой ситуации он мог управлять реальностью: определив страх, тут же подсовывать человеку какой-то антидот. Но для этого надо было прочитать человека, почувствовать его, немного стать им. Яна передёрнуло. В ушах почему-то сразу зазвучали все те саркастические замечания, которые пожилая учительница щедро отпускала по его поводу с самой первой их встречи – когда он ещё изо всех сил хотел изучать литературу. Как она зачитывала вслух куски из сочинения Линвен, доводя её до слёз перед всем классом, а потом называла истеричкой.
Малинин протёр глаза кулаками и посмотрел прямо в глаза Алёне Ивановне.
Ничего не изменилось. Всё та же тоска, пахнущая хлоркой, тусклая, как лампочка в коридоре, мутная, как белая краска на окнах. А ещё… Что ж, это чувство Малинин знал хорошо. С одиночеством мало что можно сделать наяву – но во сне можно. Во сне можно позвать далёкого брата, потерянного возлюбленного, забытого друга – и снова пройти по любимым улицам из прошлого. Иногда во сне можно обнять – и утром, спохватившись, бежать босыми ногами по холодному полу в коридор к телефону, дрожащими пальцами набирать номер из старой телефонной книги, чтобы снова услышать голос наяву. Да, иногда поздно. Но в конце концов, во сне можно сказать слова, которые не решился или опоздал сказать наяву – и от этого тоже будет легче. Ян умел открывать двери в то сокровенное место, где жили такие слова.
Но сегодня там было пусто. Алёна Ивановна не зря боялась одиночества: ей действительно некого было позвать. Совсем. Ни в настоящем, ни в прошлом. И теперь Ян, как в самом начале своей сновидческой карьеры, стоял посреди чужого кошмара и сам был единственным своим орудием. С одним нюансом.
- Малинин? – хриплым, но спокойным голосом спросила учительница. – Что ты здесь делаешь?
- Я? – Ян немного растерялся от неожиданности, и тут его посетила гениальная мысль, позволявшая при грамотном подходе убить разом двух зайцев.
– Я тут санитаром работаю. По ночам, - с ноткой торжества в голосе закончил юный волшебник. Здравствуйте, Алёна Ивановна.
- Санитаром? – пожилая учительница присела в кровати и сплела узловатые пальцы у лица. – Вот это новость, Малинин. Не знала, что тебя привлекает карьера в медицине. Что ж, это благородное дело.
- Спасибо, - кротко ответил Ян. - Не люблю распространяться об этом.
- Но как же ты устроился на работу? – Алёна Ивановна, впрочем, вовсе не спешила ловиться на удочку. – Тебе же едва есть 15?
- Брат помог устроиться, - Ян по-хозяйски сел на скрипучую кровать, не издавшую ни звука. – Максимилиан Генрихович Винтер. Можете его спросить.
Ответ, по-видимому, удовлетворил учительницу. Она замолчала на несколько минут, глядя в окно. Где-то за стеной запищал какой-то прибор, послышались сонные шаги от сестринского поста.
- А что, Малинин, у тебя же ведь нет совести?
Ян дёрнулся. Ну что ж, было бы странно ожидать, что человек, ненавидящий его наяву, окажется иным во сне.
- Я хотела бы попросить тебя о помощи, - продолжила Алёна Ивановна. – Если ты действительно санитар и доктор Винтер твой брат, ты без труда украдёшь для меня мою историю болезни.
- А вам зачем? – подозрительно спросил Ян. Ситуация нравилась ему всё меньше и меньше, но как выйти из неё, он пока не знал.
- Хочу посмотреть, сколько мне осталось, - Алёна Ивановна ответила просто. Она смотрела прямо на него привычным буравящим взглядом, и по спине Малинина поползли мурашки.
Не в его власти было победить одиночество – но в его власти было дать надежду. Конечно: надо сейчас принести историю, а в ней будет написано… Только ведь это будет прямая ложь.
Он чувствовал, как пространство сна с трудом удерживается от натиска боли и знал, что это значит. Он знал, что написано в истории болезни.
Нет, он не будет врать. Только не ей. Малинин мрачно смотрел на ненавистную учительницу и криво ухмылялся.
- А что вы будете делать с этой информацией, Алёна Ивановна? Предположим, там написано: всё хорошо. Вы ляжете спать и вернётесь в школу и будете также воевать со старшеклассниками? Или там написано: всё плохо. Вы повернётесь к стенке и будете ждать?
Алёна Ивановна ответила не сразу.
- Я хочу увидеть рассвет, Малинин, - наконец, словно нехотя, по слову выдавила она.
- Так, а зачем для этого знать, что у вас в истории? Можно наслаждаться жизнью только на пороге смерти, а в остальное время обязательно страдать? - Яну вдруг полегчало. Настолько, что он нервно рассмеялся. Это было совершенно нетактично – но Алёна Ивановна от неожиданности тоже бледно улыбнулась. Малинин всё ещё не чувствовал к учительнице никакой симпатии, но по крайней мере дело переставало быть безнадёжным. Лазить по крышам лучше, чем мрачно стоять посреди палаты и думать о тщете сущего. А показывать рассвет над городом он вообще умел как никто: жаль только, что в обычной жизни показывать его было некому.
Ян открыл окно настежь, впуская в палату аромат сирени под окном, залез на подоконник и протянул учительнице руку.
- Но это же запрещено, Малинин.
- Но у меня же нет совести!
Он уже думал, что она не пойдёт за ним, когда Алёна Ивановна всё-таки встала с кровати и подошла к окну. За ним словно по волшебству обнаружилась пожарная лестница на старую крышу больницы. Ян уже перелез на лестницу и болтал ногами в ожидании.
- Я не смогу перелезть, - с сомнением сказала учительница.
- Сможете, Алёна Ивановна, - Малинин полез наверх, уступая ей место. – Я вам клянусь в этом.
- Сколько в вашем поколении самоуверенности, - поморщилась процентщица, но всё-таки последовала за ним.
Они молча поднялись на крышу больницы и также молча сели на конёк крыши. Крыша в рассветных лучах казалась то розовой, то золотой. Запели птицы.
- Любите встречать рассветы? - спросил Малинин, просто чтобы что-то сказать.
- Смешно сказать, Малинин, но это первый раз, - мрачно отозвалась Алёна Ивановна. – Тебя не уволят за такое самоуправство?
- Если и уволят, этот рассвет стоит того, - Малинин растянулся на крыше и наблюдал за тем, как меняют цвет облака над его головой. Он почти забыл про свою легенду санитара и что находится в чужом сне и мог бы менять эти облака сам – так давно не приходилось быть во снах самим собой. Впрочем, рассвет был невероятен и без вмешательства Яна. Интересно, рисует ли его Линвен? Надо предложить ей как-нибудь погулять на рассвете.
- Отчего люди не летают как птицы? - процитировала Алёна Ивановна наискучнейший монолог из школьной программы.
- Иногда летают, - задумавшись, ответил Малинин. И тут же поправился:
- Например, во сне.
- Да, это хороший сон, – Алёна Ивановна перевела взгляд с восходящего солнца на развалившегося на крыше ученика.
- Что? – Ян резко выпрямился. – Я…
- Я понимаю, что это сон, Малинин, - Алёна Ивановна усмехнулась. – Во-первых, я уже не могу ходить. Во-вторых, Малинин, даже работай ты санитаром, наяву не ты не стал бы рисковать работой ради меня. Я понимаю, что я умираю – и умираю одна. Не знаю, почему из всех учеников мне приснился именно ты, но…
Алёна Ивановна, кажется, собралась ущипнуть себя за руку.
- Не одна, - Малинин дёрнулся. Пальцы учительницы замерли в воздухе.
- Что?
- Вы спрашивали, чем я занимаюсь по ночам? – Ян криво усмехнулся. – Я занимаюсь вот этим. Я делаю сны. Это ваш сон - но я в нём с вами по-настоящему.
Алёна Ивановна долго молчала, а потом вытерла тыльной стороной ладони неожиданно выступившие слёзы и решительно сказала:
- Если это правда, Малинин, то покажи мне, как летают люди.
Ян вскочил и с поклоном предложил пожилой учительнице руку. От крыши отделились два полупрозрачных силуэта и устремились прямо в рассвет.
***
Медики обычно умеют владеть собой – а сотрудники реанимации и интенсивной терапии особенно. Тем страшнее было услышать откуда-то в конце третьего этажа совершенно жуткий крик.
Кроме как сотрудникам, так кричать было не кому – в палате лежала одна паллиативная пациентка, но голосов было несколько. Макс вскочил с кушетки в ординаторской и, стряхивая с себя остатки сна, побежал в палату.
Монитор у кровати надрывался, сигнализируя, что у женщины остановилось сердце, и реанимационная медсестра Лиза уже склонилась над ней. Но кричала не она, а замершая в дверях белая, как мел, дежурная врач Людмила Сергеевна, человек колоссального опыта и выдержки.
- Ты тоже его видишь? – Люда остекленевшими глазами смотрела на Макса, дрожащей рукой указывая куда-то в центр палаты. – Он… он прямо из воздуха появился.
Макс перевёл взгляд в указанном направлении и почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
На полу в центре палаты в неестественной позе лежал юноша лет 16 в клетчатой рубашке. Темные кудрявые волосы закрывали лицо. Длинные совершенно белые пальцы сжимали Книгу Сновидений.
***
- Ты дозвонилась Славе? – Макс стоял у окна, как будто бы постаревший лет на десять, внешне спокойный, но костяшки пальцев, вцепившихся в облезлый больничный подоконник, побелели. Его дежурство давно кончилось, и коллеги настаивали, чтобы он шёл домой приходить в себя – в конце концов, не каждый день реанимируешь собственного брата! – но Макс просто не мог.
- Я не звонила. Позвоню потом, когда он очнётся.
- Мама.
- Что сказали, Макс?
- То же самое. Позвони Славе.
Марина провела весь день у этой двери в коридоре возле реанимации. Иногда дверь открывалась, и в её сердце, как волна, поднималась уверенность, что сейчас всё это недоразумение, наконец, закончится, Яна переведут в палату, и он, наконец, объяснит, что это было. Но раз за разом выходил только Макс – мрачный и подтянутый, как всегда, когда с ней разговаривал не сын, а врач-реаниматолог, и волна обрушивалась на голову холодным отчаянием. Марину пустили в реанимацию на несколько минут, но эти минуты не убедили её в реальности происходящего. Хотелось ещё раз ущипнуть себя за руку, чтобы проснуться, но раз за разом ничего не получалось. Как в тот день, когда она снова и снова пыталась сделать под дождём поворот к Дому Одного Окна, только за пыльным, на половину закрашенным белой краской окном беззастенчиво светило солнце, и звенели трамваи, и пахла сирень, и всё это не имело больше никакого смысла.
Макс был прав, но она не могла заставить себя позвонить мужу в заповедник – это означало бы признать, что с Яном случилась настоящая беда, что он действительно в коме.
По всем физиологическим показателям Ян должен был прийти в себя, но он не приходил. Коллеги, конечно, не понимали, что произошло и откуда в чужой палате обнаружился на полу подросток в состоянии клинический смерти. Макс понимал всё: и что он провёл сердечно-лёгочную реанимацию вовремя и правильно – и что это, скорее всего, ничего не решило. А то, что решило, осталось в последнем предрассветном сне паллиативной пациентки, которую за две недели, что она провела в отделении, никто не пришёл навестить.
- Почему он не успел проснуться? – спросила Марина.
- Потому, что он не спал, - резко ответил Макс. - Он остался до конца со своим пациентом.
- Что ты будешь делать дальше?
- То же самое, что и он.
- Но ведь ты не волшебник, - горько вздохнула Марина. – Ты врач.
Она сразу же пожалела о своих словах, потому что Макс резко выпрямился и замер. Он стоял, уставившись куда-то в пыльное лето за окном, и как будто бы даже не дышал.
- Макс…
Он медленно, как заводная игрушка, обернулся. Марина боялась увидеть лицо старшего – но глаза сына горели надеждой.
- Ты права, мама, - медленно проговорил он. – Но мне понадобится твоя помощь. Нам нужно будет угнать трамвай.
***
Время уже близилось к закату, когда ко входу в давно закрытое трамвайное депо на Разгуляе медленно подошла сгорбленная фигура. Из некогда желтой будки высунулся разморенный жарой сторож и, словно отгоняя надоедливую муху, замахал газетой.
- Чего тебе? Не положено сюда!
Сгорбленная фигура тем временем приблизилась. Из-под серого платка глядели увеличенные толстыми тёмными очками стрекозиные глаза, а из выцветшего плаща протянулась рука с фотографией. Только бабки не хватало! Сторож поморщился.
- Я, милок, котика ищу, - скрипучим и жалостным голосом сообщила бабка. – Глянь, серый такой, полосатый-то. Не забегал ли?
Сторож с неохотой покосился на фотографию. По его мнению, абсолютно все коты были одинаковыми, а уж серые и полосатые особенно.
- Кот-то сколь хорохорист, не забегал ли? - повторила старушка, и тут сторож с неохотой вспомнил, что действительно, сидел такой около столовой, только вот как будто c ним не всё было ладно. То ли собаки его гнали, то ли трамваем переехало, то ли подрался (видать, и правда хорохорист), то ли ещё что, но вчера полосатый кот явно сидел у заколоченной столовой и зализывал раны. Вот такой примерно, как на старой фотографии.
- Не забегал, - сторож хлопнул газетой по подоконнику. – Чего ты, бабка, ходишь тут! Объявления лучше развесь.
- Спасибо, милок, ты телефон-то возьми мой, вдруг кота увидишь, - бабка протянула в окошко аккуратно сложенный клетчатый листок и понуро побрела прочь.
Сторож вдруг ясно представил, как бабка со своей клюкой обходит окрестные подвалы, ищет кота в частном секторе неподалёку, а раненый кот лежит в это время у столовой, а вокруг ходят и хищно каркают вороны. Ну и зайдёт она на территорию депо, так что ж тут красть – не ржавые же трамваи, право слово! С тех пор, как депо законсервировали и проводили тут разве что редкие ремонтные работы, жизнь за старинными воротами практически остановилась.
- Эй, старая, - крикнул он, высунувшись в окно. – Вспомнил я, пойди посмотри кота у столовой. Был там какой-то полудохлый. Вдруг твой.
Бабка развернулась и бодро заковыляла к воротам. Сторож захлопнул окошко будки и потянулся за газетой с кроссвордом. Больше ничего сегодня явно уже не произойдёт.
…Рабочий день так и так подходил к концу, и сторож в будке, разморённый теплой погодой, как будто бы слегка задремал. Ему снились прошлые времена, когда в столовой давали вкуснейшие пельмени и компот, а в воротах депо то и дело звенели, отправляясь на маршрут, трамваи. Красивые девчонки-вагоновожатые махали ему, проезжая мимо, и солнечные зайчики скользили по рифлёным бокам железных квадратных вагонов. Воспоминания накатили так живо, что сторож словно почувствовал свежий запах креозота и услышал знакомый с юности звук.
Трамвай из его воспоминаний как будто и вправду проехал мимо сторожки, и зеленоглазая вагоновожатая с развевающимися по ветру тёмными волосами помахала ему рукой из прошлого. Он блаженно сощурился и помахал в ответ, прежде чем почувствовал под щекой липкую поверхность стола и проснулся от резкого движения. Солнце клонилось к закату, ослепительно сияя прямо в глаза. Ворота депо за окном были открыты настежь, и по весёлой змейке рельсов в сторону города, расплёскивая солнечные зайчики, бодро шёл трамвай.
Сторож, протирая глаза, выскочил из будки и успел увидеть, как трамвай замедлился на повороте, впустил в заднюю дверь одного пассажира и пустил последний солнечный зайчик. Сторож моргнул, а когда открыл глаза, то трамвая уже не было – как сквозь землю провалился.
***
Ян и сам не понял, когда всё кончилось: секунду назад они ещё летели над Камой среди похожих на розовый зефир рассветных облаков, как вдруг Алёна Ивановна словно растворилась в воздухе.
В глазах у Яна потемнело, его подхватил порыв холодного ветра и, словно лишив воли, увлёк за собой куда-то вниз, в незнакомые волны. Ян почувствовал, что ему не хватает воздуха.
Очнулся он от холода и звука журчащей воды. Ян обнаружил себя лежащим в темноте на камнях возле маленькой речки, почти скрытой среди деревьев. Кругом не было ни души. Ветви деревьев над его головой сплетались в сплошной купол и уходили куда-то вверх, в темноту. Другой берег реки скрывался в тумане.
Он попытался пошевелиться: всё тело болело, как после падения с большой высоты, но, кажется, снова слушалось. Очень хотелось пить, но чёрная, незнакомая река журчала рядом с каким-то минорным звуком, и Ян отчётливо понял, что трогать её нельзя.
Он с трудом встал. Попробовал взлететь – не вышло. Но если это река, значит, она куда-то течёт. Значит, по ней можно идти.
Если здесь есть деревья, значит, на них можно забраться и осмотреться. Осталось только найти ствол потолще.
Это не ветки, вдруг понял Ян. Это корни. И тогда ему, наконец, стало страшно.
***
Сперва Марине казалось, что ничего и не изменилось: трамвай всё также дребезжал и катился по путям, которые были точно такими же неровными. Нога на педали безопасности затекла от напряжения, пальцы левой руки как будто приросли к контроллеру – поэтому она не сразу заметила, что пейзаж за окном всё-таки изменился. Вокруг тенями, словно нарисованные на холстах театральные декорации, высились тёмные силуэты давно снесённых зданий и мрачные деревья, казалось, росли сверху вниз. Казалось, что корни деревьев сплелись с корнями домов.
- Всё в порядке? – спросила Марина у Макса, застывшего у неё за спиной как восковая фигура. – Ты нашёл сирень?
- Я нашёл кое-что получше, - Макс нервно щёлкнул зажигалкой и закурил. – Не знаю, как я буду за это расплачиваться. Но я подумаю об этом завтра.
Марина поморщилась: она не выносила сигаретный дым, но не говорить же, честное слово, старшему выкинуть сигарету куда-то в царство мёртвых за окном? К тому же парадоксальным образом от появления огня ей стало чуть менее страшно. Как будто привет из мира живых… Может, люди, которые оставляют на могилах сигареты, что-то знают?
- Когда ты научилась так хорошо водить трамвай? – Макс, кажется, тоже немного расслабился.
- Когда не поступила с первого раза в институт, - Марина усмехнулась. – Ну, и по кольцу сейчас покаталась в депо. А вот то, что эта штуковина пока не развалилась, - это действительно большая удача. Спасибо.
- Я старался, - очень серьёзно ответил Макс. – Кстати, а что это за кот у тебя в салоне?
- Да там был в парке один. Нога сломана, рентген нужен. Вернёмся, я в клинику отвезу.
- Мама, ты как обычно, - восхищённо заметил Макс. – Иногда мне кажется, что Ян пошёл в тебя.
- Конечно, в меня. Как и ты.
В этот момент сонную торжественную тишину прорезал трамвайный звонок. Макс и Марина переглянулись.
- Гони, мама! – крикнул Макс.
- А смысл? Всё равно рельсы ведут в одно и то же место! – крикнула Марина, разгоняясь. Почему-то в эту секунду она ясно представила себе, как звонит с биостанции Славка и спрашивает, как дела, а она отвечает: мол, нормально, угнали с Максом трамвай и удирали на нём через загробный мир, а у тебя что нового?
Трамвай грохотал и подпрыгивал так, что Марина против воли вспомнила, что в её юности эту модель называли «Гроб на колёсиках». Вот это о чём, оказывается.
Наконец после резкого поворота в зеркале заднего вида показался второй трамвай. Внутри него было темно, окна кабины водителя были покрыты морозными узорами, и не было видно, сидит ли кто-нибудь внутри. Он как будто бы появился прямо из детских страшилок, которые рассказывали в летнем лагере после отбоя, а потом всю ночь тряслись под одеялом и вздрагивали от каждого звука. С жутким скрежетом тёмная громадина приближалась.
- Впереди будет мост, - крикнул Макс. – Заблокируй его!
Самый момент чтобы помолиться – но кому молиться, когда едешь забирать из загробного мира своего ребёнка? Марина выкрутила ручку контроллера.
- Давай, мой хороший, не бойся, - обратилась она к трамваю. – Покажи им, что рановато нас списали в утиль!
Ржавый вагон, как будто отреагировав на похвалу, рванулся вперёд, к узкому мосту, за которым поднималась стена тумана.
…Ян не знал, сколько времени он шёл и куда, но просто сидеть на этом тёмном берегу было ещё страшнее. А так как будто бы что-то делаешь. Как будто можешь что-то изменить. Река стала шире и полноводнее, но кругом по-прежнему не было ни души.
Мысль о том, что вот так всё и закончилось, всё ещё была нова и оригинальна. Он столько всего не успел сделать – погулять с Линвен на закате и увидеть, как она его нарисовала. Увидеть отца после экспедиции. Обнять маму с утра. И Максу ни разу в жизни, кажется, не сказал, что любит его. В конце концов, вырасти и узнать, зачем же всё это было. И что теперь будет с ночными кошмарами? Где теперь книга сновидений? Как её теперь найти, если он умер невидимым?
Он умер. Как же тупо это звучит. Ян со злости пнул круглый чёрный камешек – тот покатился к воде и с шипением растворился в ней. Ян сжал кулаки и истерически расхохотался. А потом вдруг услышал впереди далёкий знакомый звук, похожий на трамвайный звонок.
«Интересно, если я мёртв, то почему у меня всё ещё бьётся сердце? – подумал он и бросился бежать на звук, раздвигая руками тёмные корни деревьев.
Внезапно впереди появился просвет, и перед Яном открылась… улица? Наверное, здесь это могло бы сойти за улицу. На противоположный берег реки, всё так же терявшийся в тумане, вёл одноколейный трамвайный мост, похожий на тот, где они любили сидеть с друзьями. Только этот мост действовал: у въезда стояли два вагона. Один настолько ржавый, что от него, кажется, только что отвалилась задняя дверь, а другой – тёмный и какой-то зловеще торжественный. В городе Ян таких не видел, но долго рассматривать его волшебнику не пришлось, потому что из ржавого вагона вдруг выпрыгнул человек в ярко-синем костюме врача скорой помощи. Он нервно огляделся и замер у входа на мост, вглядываясь в темноту.
Ян и бросился бежать ещё быстрее. Но дыхание перехватывало, а язык как будто прилип к нёбу, прижатый чем-то холодным.
Двери второго трамвая бесшумно открылись, и на мостовую степенно ступила тёмная фигура в синей жилетке поверх чёрного одеяния. Высокая, статная, она казалась на голову выше Макса. Надпись на спине жилетки гласила КОНДУКТОР.
- Винтер, - саркастически усмехнулась фигура, но голос её в мрачных подземных чертогах звучал как раскаты грома. – Уходи.
- Только когда получу то, зачем пришёл.
Тёмная фигура нависла над старшим. Забыв, где находится, Марина выпрыгнула из кабины трамвая и встала между ними.
- Марина? – громовой голос звучал удивлённо.
Тёмная фигура медленно приобретала знакомые очертания. «Аида Хароновна Арабули» - гласила надпись на форменном жилете, рядом с форменным жетоном, подозрительно напоминавшем древнюю монету. Марина почувствовала, как у неё в голове ещё одна деталь паззла встала на место.
- Здравствуйте, Аида Хароновна, - вежливо поздоровалась она. – Давно не виделись.
- И не должны бы, - кондуктор подземного царства нахмурилась. – Уходите.
Ян карабкался по насыпи моста, всем телом прижимаясь к холодному камню. Только бы не сорваться в эту чёртовую чёрную воду. Сердце билось где-то в горле. Пальцы не слушались, но он упрямо полз дальше. Даже если он не уйдет отсюда никогда – он должен попрощаться с ними.
- Произошло досадное недоразумение, - начала Марина. Кондукторша жестом остановила её.
- Человек, умерший во сне, всё равно умер, - почти по-человечески сказала она. – Мне правда жаль, Марина. Он у тебя забавный парень получился.
— Это был не его сон, - голос Макса звучал непривычно жёстко. – Он проводник. Проводник не принадлежит тебе.
- Проводник должен уметь остановиться, - Аида Хароновна насмешливо прищурилась. – А то здесь волшебство уже не работает. Только моё.
- А я пришёл не как волшебник, а как врач, - теперь как будто выше ростом стал Макс. – Я провожу реанимацию и пришёл её довершить.
- И где же твой пациент? – Аида Хароновна, видимо, хотела ещё как-то пошутить, но тут на насыпь последним рывком вполз Ян – весь в ссадинах и разобранной рубашке.
Ситуация вышла из-под контроля. Ян без сил лежал на земле, пытаясь отдышаться. Макс и Марина бросились к нему, но Аида Хароновна оказалась быстрее.
Она подняла руку, и двери ржавого трамвая, стоявшего у моста, открылись сами собой.
- Вставай, мальчик, - голос вагоновожатой звучал властно, но ласково. – Просто покажи им, что у тебя во рту. А потом можете попрощаться.
- А что должно быть? – шёпотом спросила Марина у Макса.
- Плата за проезд, - ответила Аида Хароновна, и Марина почувствовала, как её душа уходит в пятки.
Она вырастила двоих детей, живших в волшебной Перми, но всё никак не могла привыкнуть к тому, что все метафоры кругом оказывались правдой – от слухов про систему ходов под Пермью, заменяющих метро, до чёрного трамвая, который действительно ходит под землёй. От иронично названной Стиксом реки, отделявшей кладбище от города, до того, что обол Харона – это плата кондуктору за проезд.
Ян медленным, механическим движением поднёс руку ко рту, сплюнул и замер. А потом, как будто сам не веря себе, разжал пальцы.
На бледной расцарапанной ладони лежал цветок сирени с пятью лепестками.
Радость моя, ты мне поверь –
Никто не верил в меня более, чем ты.
Хэлависа, «Радость моя»
Люди то толпились под козырьком остановки, то, как волны набегая на подъезжающие автобусы и троллейбусы под незатейливую мелодию и бодрые ритмы родной попсы, доносившиеся из музыкального киоска за остановкой. Хмурые лица смотрели внутрь себя, как будто бы не слыша музыки, но движения удивительным образом попадали в такт, как будто кто-то решил снять клип про шикарную жизнь прямо в центре Перми.
Асе Энгаус вообще часто казалось, что она живёт в видеоклипе. Иногда настолько, что музыка как будто бы заливала её дождём и отделяла её от остального мира стеной – прозрачной, но плотной. Нет, не сейчас, конечно, но уже скоро.
Остановка опустела. Над гостиницей часы пробили 9. Вдруг из-за угла появился высокий нескладный подросток с длинными чёрными волосами и уселся на другой конец скамейки.
Вид его и время появления не оставляли сомнений в том, что парень тут по той же причине, что сама Ася. Странно было только то, что она его раньше не видела. Или видела? Чем больше юные неформалы пытались выделиться из среды, тем больше они были похожи друг на друга, но этот парень чем-то неуловимо отличался. От него трудно было отвести взгляд – Ася не собиралась рассматривать незнакомца, но периферического зрения было достаточно.
Застиранный балахон с полустёршейся надписью DEATH, торба с какой-то не менее зловещей банальностью; драные джинсы. Ни одной фенечки, с удивлением отметила Ася, чьи собственные руки были покрыты ими до локтя. Парень небрежным движением откинул с лица волосы и достал из торбы городскую газету. Ася собралась было удивиться – но тут её затопила музыка. Кем бы ни был человек, работавший в киоске, у него была добрая душа и широкий музыкальный кругозор, и вне часов пик он включал то, что привлекало на остановку толпы подростков, которые не могли купить кассету Metallica или, например, Green Day и, может быть, даже не знали таких слов – но узнавали эти песни с двух нот.
Парень тем временем развернул газету и на последней странице, пробежал глазами и нахмурился. Потом достал из кармана колоду потрёпанных карт и наугад вытащил одну – эта карта ему тоже явно не понравилась. Он провёл ещё какие-то манипуляции с картами, достал из-за уха сигарету и быстро прикурил – как будто бы вовсе не поджигая сигарету.
Запах табачного дыма вернул Асю в реальность. Она закашлялась и замахала руками, разгоняя дым. Парень, кажется, только тут заметил её.
- Извиняюсь, - пробурчал он, резко встал и пошёл прочь от остановки.
- Пацан, огоньку не найдётся? – окликнул его пожилой мужчина на перекрёстке. Парень пошарил в кармане и искренне развёл руками: мол, нет.
- Сидят тут целый день, - раздражённо бросил мужчина. – Как будто у них время бесконечно.
Ася усмехнулась – с одной стороны, мужик был прав, и для путешественницы по времени в городе действительно было бесконечным. С другой – её собственное время текло сквозь пальцы гораздо быстрее. Пора, пора было браться за дело – дослушать песню и отправляться в прошлое, чтобы, если повезёт, закончить этот день там же, где он начался.
Порыв ветра сбросил со скамейки оставленную парнем газету. Ася подхватила её, чтобы выбросить, и замерла: последняя страница, с хроникой происшествий и некрологом какой-то заслуженной учительницы, была исчёркана быстрым почерком. Около некоторых происшествий даже было проставлено новое время. Она оглянулась, но парня было не видно. «Исчез, как по щелчку пальца,» - подумала Ася, и ей стало неспокойно.
Первое несчастье, которое предстояло отменить, казалось простым: нужно всего-то вовремя позвонить в скорую помощь с вокзала, и мужчина 60 лет, который приехал после ночной смены в кассу за билетами к морю, может, и отправится в отпуск, а не будет лежать на каменном полу в кассовом зале, пока сонные люди издали обсуждают, не пьян ли он с утра пораньше. Ася тяжело вздохнула - она не любила вокзал, - дождалась последних тактов песни и щёлкнула пальцами.
…Ася никогда не покидала город, потому что это было невозможно, но холодные синие буквы над перроном напоминали ей почему-то не вокзал, а больницу. Внутри ощущение только усиливалось, особенно если зайти на 2 этаж. Непонятно было, что не так: всё хорошо и нестрашно, чисто вымытый старый кафель (впрочем, может, в нём и дело? Он такой желто-бело-коричневый, как в самых старых больницах), каменные серые или аккуратно побеленные стены, аккуратные ряды почти пустых скамеек, стеклянные люстры, белые эмалированные таблички).
Кажется, что ты пришёл в больницу и ждёшь, ждёшь, ждёшь здесь кого-то - может быть, врача со своим вердиктом; может, родного человека, о чьём здоровье беспокоишься... И ты ждёшь, а он всё не приходит, и только поезда натужно свистят или грохочут и голуби садятся, зябко нахохлившись, на провода за окном. И мерцает чуть вдалеке самоцветными огоньками город, который кажется отсюда далёким и даже как будто ненастоящим.
Поезда свистели вдали, и Асе казалось, что они уходят, но не возвращаются.
- Я думаю, что моё посмертие начнётся с этого вокзала. Вернее, если бы посмертие начиналось с вокзала, то точно с такого, - подумала Ася. Впрочем, она пришла сюда именно затем, чтобы это отсрочить.
…Пожилой человек в пустом в утренние часы кассовом зале вдруг резко побледнел и осел у стены. Ася наклонилась к нему, пробормотав что-то ободряющее, и побежала к телефонному автомату у входа в вокзал. Привычным движением сняла трубку – и не услышала гудков. От неожиданности у неё перехватило дыхание. Ничего, это не единственный телефон на вокзале – и вообще, тут же должна быть толпа людей?
Ася повесила трубку и побежала обратно в зал, чтобы позвать на помощь, но утренний вокзал был странно пуст. На единственной открытой кассе висела табличка «технический перерыв», буфет был закрыт, а в справочной не было никого.
Только в самом конце зала ожидания темнела сгорбленная фигура. Сердце почему-то пропустило удар. Ася подбежала к ней и остолбенела: на жесткой скамейке спал, привалившись к стене, мальчишка-неформал, которого она только что видела на остановке. Ася схватила его за руку.
- Там человеку плохо, - выпалила она, задыхаясь. – Я никого не могу найти.
В странных чёрных глазах не было ни тени сна. Юноша, казалось, совершенно не удивился.
- В кассовом зале, слева отсюда, - всё ещё задыхаясь, продолжила Ася. - Таксофон не работает. Я…
- Иди к нему, а я в милицию, там есть телефон, - он легко вскочил, перекинул торбу через плечо и, уже знакомым Асе движением отбросив с лица длинные волосы, перепрыгнул через ряд кресел и исчез в какой-то из боковых дверей.
Ася бросилась обратно в пустой зал ожидания. Человек на полу уже практически не дышал, но при виде Аси на его сером лице вдруг просияла надежда, которую сама Ася стремительно теряла. Девочка взяла его за руку и хотела было переместиться во времени обратно, но тут открылась дверь на улицу, и с перрона в зал вбежали два милиционера в сопровождении темноволосого парня.
Один милиционер склонился над пациентом, другой что-то быстро передавал по рации. Темноволосый парень помог Асе подняться и молча вышел на улицу. Хлопнула дверь, впуская в зал утреннюю прохладу и запах креозота. Откуда ни возьмись, вдруг появились и уборщица с ведром, и начальник вокзала. Ася тоже выбежала перрон – он был пуст. На площади завыла сирена скорой помощи. Из тумана к вокзалу медленно подползал зелёный дракон с горящими золотыми глазами – первая электричка.
Ася протёрла глаза. Происходило что-то странное – но, с другой стороны, всё же шло как надо? Заметка о смерти пожилого инженера на вокзале медленно, словно нехотя исчезла с газетной страницы.
Электричка остановилась и с шипением открыла двери, выпуская в новый день жителей и гостей города. Девочка-подросток с медными волосами до плеч, в клетчатой рубашке и широких драных джинсах, смешалась с толпой, прежде чем исчезнуть, как по щелчку пальцев.
Остаток дня прошёл без происшествий: с детьми, перебегавшими дорогу на красный или в неположенном месте, банальный пример почему-то всегда работал хорошо - если на перекрёстке был кто-то ещё, они шли с толпой, а не бежали вперёд под звуки им одним слышной музыки. В городе пахло сиренью, тёплой землёй и солнцем, и усталая Ася совершенно забыла о странном парне, думая только о том, чтобы скорее поспать перед тяжёлым завтрашним днём.
***
«Снова вокзал? - с раздражением подумала Ася, глядя на очередную газетную заметку. – Что ж, надо будет сразу идти в милицию, а не в таксофон, будь он неладен».
Громкоговоритель усталым и хриплым женским голосом объявлял о том, что поезд 068Ы, Москва – Абакан, задерживается на два часа, но поезд никто и не встречал: вокзал словно вымер, даже привычные голуби не сидели на проводах.
Вот и зал ожидания. Пустые ряды скамеек почему-то выглядели зловеще. Ася как будто в первый раз обратила внимание на стены и пол, отделанные казённым серым камнем, которые выглядели жутковато-торжественно под высоким потолком, покрашенным в бирюзовый цвет, словно недостижимое отсюда небо, и как будто неуместными тут люстрами из металла и голубого стекла. Казалось, что вместо электрических лампочек там наверху сейчас вспыхнут ледяные огни, и в зал войдёт Снежная Королева.
Асины шаги гулко отдавались в пустом зале. Почему-то казалось, что издать громкий звук нельзя, и девушка на цыпочках обходила ряд за рядом в поисках человека, которому пришла помочь – но зал был пуст.
Только в неосвещённом углу сидела, сгорбившись, знакомая фигура, и тут Асе стало по-настоящему страшно. Стараясь не издать ни звука, Ася отступила назад – но парень вдруг вскочил, откинул с лица волосы и шагнул к ней. Ася бросилась бежать, но споткнулась о скамейку. Сильная холодная рука поймала её в полёте, тонкие пальцы сомкнулись на Асином запястье, и вокруг стало темно.
…Ася открыла глаза. Её сердце колотилось где-то в горле, руки дрожали, но вместо вокзального потолка над собой в темноте она увидела знакомую с детства люстру в бабушкиной квартире.
Из открытого окна пахло сиренью, уютно моргал желтый фонарь на углу дома и едва слышно пищала автосигнализация где-то в соседнем дворе. Часы на стене показывали 4 часа утра.
Она медленно дышала, успокаивая сердцебиение. Что это было? Кажется, просто кошмар. Наверное, логично: всю неделю она сдавала экзамены, а потом без остановки перемещалась во времени. Устала.
Сегодняшняя история с вокзалом была странной, но ведь далеко не всегда всё идёт гладко и получается с первого раза. Более того, длинноволосый юноша ей помог, а не помешал, и провинился разве что тем, что случайно встретился ей дважды за день и читал городскую газету на той же странице, что и она. Ася фыркнула: с такими подозрениями даже звонить Лии Иосифовне или будить бабушку неудобно. Но почему-то от мыслей о пустом зале ожидания по спине бежали мурашки, и Ася вспомнила собственные утренние мысли о том, что с такого вокзала и начинается смерть. Она вспомнила красивое смуглое лицо юноши, его какие-то бездонные чёрные глаза, и сейчас они показались ей жутковатыми.
Спать больше не хотелось. Ася зажгла свет, взяла с полки очередную книгу Толкиена и с ногами забралась на подоконник. Надо просто дождаться утра и будет не страшно, она точно это знала.
Проблема была ровно одна: Ася никогда не видела кошмаров и прекрасно знала, почему. Точнее, узнала она об этом всего год назад, когда ей позвонила Лия Иосифовна и сказала, что одну из смертей из газеты отменить будет чуть сложнее, чем обычно.
- Ася, иногда надо устранить не следствие, а причину, - тихий усталый голос волшебницы в телефонной трубке звучал грустнее обычного. – Сегодня, если получится, это может спасти одного из нас.
Тот разговор Ася запомнила навсегда. После она несколько минут сидела, уставившись в одну точку, пытаясь уложить в голове запретную доселе мысль. В городе есть ещё один подросток из таких, как она. Такой же волшебник. Даже подумать об этом было одновременно страшно и сладко, потому что это открывало опасный путь для мечтаний, которые четырнадцатилетняя волшебница Ася обычно рубила на корню.
Она сама не понимала, где следствие, а где причина: она не от мира сего потому, что знает о мире больше остальных – или наоборот? Может, когда ты волшебник, но в тебя никто не верит, чудеса встают между вами непроницаемой стеной, за которую не проникает напрасная смерть, но также не проникает и человеческая любовь и дружба. А может, это всё демагогия, и дело было в самой Асе, которая с детства придумывала слишком сложные и странные игры, которые не нравились сверстникам, а потом не могла придумать, о чём же с ними разговаривать, даже когда этого очень хотелось. Уже 2 года она практически не ходила в школу, зависая то в больницах, то в безвременье – к всеобщему облегчению, потому что учителя и сами не понимали, что не так с этой странной девочкой в драных джинсах, погруженной в книги не по программе, которая сторонится одноклассников.
Но если в мире – страшно подумать, в городе! – есть ещё один такой же, как она, возможно, это меняло дело. Возможно, они поняли бы друг друга. Человек, который в 13 лет переписывает страшные сны на хорошие должен, наверное, знать, как протянуть руку через стену чудес. Возможно, они даже смогли бы… Ася закрыла лицо руками и замотала головой. Думать об этом было нельзя – и не время, ведь сейчас жизнь этого незнакомого волшебника зависела от неё. Надо было придумать, как спасти его, не видя и не зная - и она всё придумала.
Она помнила всё по минутам: как целый день из кустов следила за пожилой женщиной, которая жила в покосившейся сторожке возле дачного посёлка между сосновым бором и кладбищем, чтобы выяснить, что и как может спасти её от кошмаров. Как подобрала в канаве за остановкой возле центрального рынка брошенного котёнка. Как началась гроза, и она с этим котёнком за пазухой постучалась в дверь к сторожихе и попросила помощи. Как они кормили котёнка из шприца, и до утра одинокая женщина рассказывала Асе о своей жизни и что больше всего боится одиночества, и почему-то даже не обсуждалось, что котёнок остаётся у неё. Как утром, серая от недостатка сна и страха, что ничего не получилось, Ася вошла в бабушкину квартиру и, рассматривая своё перепуганное отражение в зеркале, услышала на автоответчике голос Лии Иосифовны: «Спасибо, Ася! Всё получилось. Все живы!»
С тех пор ничего не изменилось – и изменилось всё. Конечно же, как и все остальные люди, которым Ася помогала, таинственный волшебник не помнил своей неслучившейся смерти и не знал об Асином существовании, но теперь у Аси появилась мечта, а это дорогого стоит, даже когда ты волшебник. Ну, и повод иногда заглядывать в окошко, чтобы проверить, что у кота с его хозяйкой всё в порядке, появился тоже.
А сегодня непонятно, откуда взявшийся ночной кошмар мог означать многое: перенапряжение во время экзаменов, знак судьбы, проявление бессознательного. Или то, что с волшебником, который прогоняет плохие сны, опять что-то случилось – а это, наверное, было серьёзно. Ася накинула на плечи рубашку и, крадучись, пошла в коридор к телефону. Набрала трясущимися пальцами номер – и сама не поверила, когда услышала в трубке короткие гудки. В Доме Одного Окна было занято.
…Когда Ася проснулась второй раз, из открытого окна ярко светило солнце и щекотало покрытый веснушками нос. Пели птицы, звенели трамваи, шумели машины. Жизнь продолжалась. Вытянув затёкшие ноги, девушка обнаружила, что уснула прямо в жестком кресле, куда села специально, чтоб не уснуть и спросить утром бабушку, но тут часы на кухне пробили полдень. Берта Исааковна, конечно же, давно ушла на работу.
Придавленная тарелкой с бутербродами на завтрак, на клетчатой клеёнке кухонного стола лежала свежая городская газета. Ася пробежала глазами последнюю страницу, но не увидела ничего необычного. Она с досадой протёрла глаза и поставила чайник на плиту: при свете дня ночная паника казалась нелепой и почти смешной, а она уже опаздывала.
Что день не задался, стало понятно уже на первом же объявлении: только с третьего раза у Аси получилось оттолкнуть задумчивого учёного от упавшего с высоты куска лепнины.
(- Сталинский ампир, - с удивлением заметил спасённый, когда архитектурный элемент, наконец, приземлился прямо перед ним на асфальт, рассыпаясь на десятки кусочков).
Впрочем, это были ещё цветочки, потому что дальше Асю ждал несчастный случай на производстве. Сперва Ася попробовала привычный способ: перенеслась в пустой цех ночью и оставила на злосчастном неисправном станке записку, что тот сломан, но судя по тому, что газетная заметка не только не исчезла, но и обогатилась кровавыми подробностями, записка возымела противоположный эффект.
Она попыталась позвонить на завод, отправить записку мастеру, позвонить жене неудачливого слесаря и даже поговорить на проходной с ним самим, но тот махнул на неё рукой точно также, как махал на все предостережения.
У Аси кончились идеи, к тому же она была близка к своему дневному пределу путешествий во времени, при котором чувствовала себя нормально (дальше в сутках получалось слишком много часов, и действие лекарств сбивалось). Она без сил опустилась на скамейку в парке и закрыла глаза. Надо было подумать.
- У мужика, в целом, ещё сын есть, - раздался знакомый голос не то рядом, не то из глубины подсознания. Ася открыла глаза и увидела его – черноволосого парня из сна. Он сидел рядом с ней на скамейке и держал в руках исчёрканную газету. Весенний ветер развевал чёрные волосы, и в профиль юноша казался и вовсе не похожим на человека – скорее на эльфа из столь любимых Асей книжек.
- В 93 школе учится. Порядочный такой хулиган, - продолжил тот, как ни в чём не бывало, глядя прямо перед собой. – Из таких, что, если, скажем, в школе окно разобьют, завуч сразу на него подумает и папашу в школу вызовут. Он обычно ходит, чтоб у сына проблем не было – сам любил похулиганить, так что не злится… Кстати, скамейка покрашена.
Ася протёрла глаза и снова моргнула. На скамейке никого не было, кроме неё – и действительно висел листок бумаги с надписью «ОКРАШЕНО». Ася рассеянно подняла руки - зелёные ладони пахли свежей краской, не оставляя сомнений, что джинсы безнадёжно испорчены.
Но джинсы подождут. Ася встала и пошла по аллее прочь из парка – бить окно в школе. О том, кто именно дал ей такой совет, подумаем позже – если, конечно, совет поможет.
Камень со звонким свистом рассёк воздух. Послышался звон стекла. Ася отбежала за угол, чтоб не стоять подозрительно близко к школе, и щёлкнула пальцами. Дрожащими руками развернула газету и с облегчением выдохнула: рисковый рабочий наконец-то был спасён.
По спине побежал нехороший холодок. Вчера это ещё могло быть совпадением, сон тоже мог быть случайностью, но сегодня этот металлист появляется и исчезает рядом с ней среди бела дня с наглостью, на которую даже взрослые волшебники не отваживаются, и демонстрирует поразительную осведомлённость об Асиных делах.
То, что делал этот волшебник, не было похоже на борьбу с ночными кошмарами – скорее, наоборот. Значит, их было в городе как минимум трое?
Ася, конечно, понимала, что волшебников в городе много, и то, что она о ком-то не слышала, было скорее правилом, чем исключением, но только сейчас она задумалась о том, как мало знает о них. Можно ли быть злым волшебником? Не навредил ли этот парень с длинными волосами кому-то?
Но и вчера, и сегодня он помог ей. Все были живы: газета не умела врать. Надо было закончить дела на сегодня и попытаться вечером расспросить бабушку. Оставалось последнее объявление, и оно тоже не сулило ничего хорошего.
…Люда только уложила сына и без сил свалилась на диван, когда за стеной послышалась громогласная ругань.
Чёртов сосед. в дверь вдруг начали настойчиво звонить. В глазах у неё потемнело от ярости. Чёртов сосед. Сколько раз вызывала милицию к этому дебоширу – не едут: он же ничего не делает, может, поговорить хочет, надо быть терпимее к человеку, а что ребенку спать мешает, так до 11 вечера имеет полное право.
За стеной включилась громкая музыка, а в дверь вдруг навали звонить. Люда решила просто игнорировать звонок, но спустя три минуты всё-таки не выдержала.
- Я сейчас милицию вызову! – закричала она заранее, заходя в коридор. Главное – ни в коем случае не открывать дверь, это она помнила. – Что же вы творите, а! Дети же проснутся! Милицию вызову!
- Этого мало! - за дверью раздался незнакомый детский голос. Люда вздрогнула от неожиданности и посмотрела в глазок.
В подъезде стояла незнакомая ей рыжая девочка в клетчатой рубашке с газетой под мышкой.
- Собирайте детей и уходите, - глядя прямо в глазок неожиданно взрослым, страшным голосом сказала девочка. – У вашего соседа белая горячка. Здесь опасно.
- Что? – Люда закашлялась от неожиданности. – А ты кто?
- Живу рядом, - девочка тревожно оглянулась. – Видела уже такое. Просто поверьте мне, пожалуйста. Переночуете где-нибудь ещё?
Люда задумалась. Девочку она раньше никогда не видела – впрочем, они и сняли-то эту квартиру совсем недавно. Родственница? Да, горе-сосед пропойца-то тоже рыжий. А может, это домушница? Из квартиры выманивает?
- Зачем ты мне это говоришь? – спросила Люда подозрительно.
- За вашу жизнь боюсь, - девочка снова покосилась на соседскую дверь. – Видела уже такое.
Люда колебалась недолго. План был простым: она действительно уйдёт – но на всякий случай вызовет милицию. Не за соседом - так за странной девкой.
В этот момент – видимо, от очередного удара за стеной! - проснулся и заплакал малыш.
Дверь в квартиру соседа вдруг распахнулась, и он вывалился на площадку, не твёрдо стоя на ногах, зато держа в руках не то лом, не то багор.
- А ну уйми малого! – зарычал он и, оттолкнув рыжую девчонку, ринулся к Людиной двери.
- Успокойтесь, пожалуйста! – закричала девочка. Сосед за дверью медленно развернулся к ней.
Люди лихорадочно набирала 02.
…Когда неточный удар тяжёлого кулака сбил Асю с ног, она ещё думала, что успеет, но мир вокруг вдруг перевернулся с ног на голову, а когда встал обратно, преступник больно заломил ей руки так, что щёлкнуть пальцами уже не получалось.
Её обдало тяжёлым запахом алкоголя. На последней странице газеты под Асиной щекой расплывалось пятно крови, услужливо подчёркивая заметку: 7 вечера… пьяный мужчина угрожал новой соседке через дверь. Соседи вызвали милицию, экипаж не приехал. Пьяный выломал дверь. Возбуждено дело об убийстве. У женщины остался малолетний ребёнок. Ей даже показалось, что строчки на ходу перестраиваются, чтобы добавить информацию про вторую жертву, когда хватка пьяного вдруг ослабла, и он отпустил её.
Ася с трудом попыталась пошевелить рукой и вдруг почувствовала на своей коже уже знакомое прикосновение холодных пальцев.
Во дворе завыла сирена.
Спустя час Ася сидела на ступеньках в подъезде рядом с черноволосым металлистом, который представился Александром. Он тоже получил в нос от преступника, но умело выбил у того из рук багор, чем, по словам свидетельницы из квартиры напротив, всех и спас.
Более того, судя по паспорту, который он предъявил молодому полицейскому, именно в этом подъезде, этажом выше, Александр и жил.
- А как вы оказались здесь? – спросил лейтенант Асю. Она растерялась.
- Ко мне в гости шла, - черноволосый парень веско кивнул на Асины фенечки. – Запишите, что мы дружим на фоне увлечения рок-музыкой.
Милиционеру явно понравилась протокольная формулировка, и он не стал задавать последующих вопросов, тем более что всё было очевидно. Агрессивного соседа увезли: оказалось, он нападал на женщин уже не в первый раз. Свидетельница Люда без конца благодарила Асю.
- Вы уверены, что отказываетесь от госпитализации? – с сомнением спросил лейтенант, протягивая девушке листок бумаги. – Тогда вот здесь подпишите.
- Да, всё в порядке, спасибо. Я в травмпункт схожу, если будет хуже, - Ася кивнула.
- Ну, тогда вы свободны.
Она поблагодарила полицейского, попрощалась с Людой и, прихрамывая, пошла вниз. Предстояло разобраться, что же с ней только что произошло – и что с этим делать дальше.
Александр поднялся сразу вслед за Асей.
- Пойдём вместе? – предложил он. Вспомнив общую легенду, Ася замерла и поспешно кивнула. Металлист галантно предложил ей руку – что, честно говоря, было не лишним. Так, вместе, они вышли на улицу. Солнце уже село, и было не так жарко. Мальвы на клумбах из автомобильных шин тихо покачивались на ветру. Во дворе никого не было. Ася остановилась в нерешительности. Александр не стал её торопить.
- У тебя найдётся время поговорить? – наконец, предложила Ася
- Да. Послушаем музыку на остановке?
Ася мельком глянула на часы:
- Киоск уже закрыт.
- И когда для тебя это было проблемой? – криво усмехнулся Александр. Ася вздрогнула. Александр откинул со лба волосы, поднял руку к глазам и щёлкнул пальцами.
… Часы у гостиницы пробили 6 – но музыкальный киоск ещё работал, и сейчас, когда час пик схлынул, неведомый человек там за тёмным стеклом опять ставил музыку по своему вкусу.
- I wanna find something I’ve wanted all along – somewhere I belong, - сообщала из динамиков группа Linkin Park.
На опустевшей остановке сидели, устало облокотившись о стеклянную стену, двое подростков-неформалов в измазанной кровью одежде. У черноволосого парня был разбит нос, у рыжей девочки – колени, локти и щека. Каждый редкий прохожий считал нужным прокомментировать их внешний вид, но они, казалось, не обращали на окружающий мир никакого внимания.
- Почему ты мне помогаешь? – после долгого молчания, наконец, спросила Ася.
- Потому, что их время ещё не пришло, - буднично откликнулся Саша.
- И откуда ты это знаешь? – Ася закатила глаза.
- Ну, это моя работа.
- То есть ты работаешь смертью? – Ася рассмеялась. Ей показалось, что это очень смешная шутка, но собеседник посмотрел на неё с такой горечью, что улыбка застыла на её губах.
- Да, - парень откинул волосы с лица. – Иногда. А иногда жизнью. Ну, как сегодня. А что, ты меня иначе представляла?
- Я всегда думала, что смерть… ну… наоборот хочет всех забрать, - смутившись, пробормотала девушка. - Извини, как-то обидно прозвучало.
Саша молча смотрел куда-то сквозь Асю, сквозь стеклянную стену остановки – туда, где по летней улице шли к эспланаде прохожие: кто-то спешил домой, стараясь поскорее сесть в автобус, а кто-то, наоборот, наслаждался тёплой погодой и прекрасным ранним летом, глядя на подсвеченные низким солнцем облака. Группа молодых ребят и девушек прошла мимо, неся с собой фанерные щиты и текстолитовые мечи. Ася с лёгкой завистью посмотрела им вслед.
- Если бы я мог, - медленно сказал Саша. – Я бы сделал всё, чтоб каждый из никогда не умер. Каждый.
Ася не знала, что сказать. Ей было очень жаль его – а ещё, совершенно непрошенный, иррациональный, из глубины души поднимался мерзкий страх. Ведь когда время придёт, эти красивые пальцы снова возьмут её за руку, но уже не помогут.
Вдруг кто-то постучал в стеклянную стену. Ася резко обернулась.
- А вот, ребятки, купите цветочки-то, - к остановке подошла классическая бабушка в платочке, из тех, что продают на маленьких рынках цветы и овощи с огорода. В ведре у неё остался одинокий букет сирени.
- Последний остался. Купи, молодой человек, девчонке-то, - бабушка лукаво смотрела на Сашу. Тот засунул руки в бездонные карманы, достал оттуда горсть самых разнообразных монет и принялся выбирать подходящие. Ася завороженно следила, как в тонких пальцах скользят рубли, франки, кроны, рупии, какие-то деньги, названия которым она не знала. Саша набрал нужную сумму, рассчитался с цветочницей и протянул Асе букет сирени, завёрнутый в газету.
- Да что ты, не надо.
- Ну, бабушке подаришь. Скажи, что от меня.
Ася опустила глаза. Взгляд её упал на фенечки на тонком запястье. Свои носить не принято, да, но никогда не знаешь, когда надо будет подарить. И увидишь ли ещё раз человека. Поколебавшись секунду, она сняла с запястья свежесплетённую серебристо-зелёную фенечку.
- Давай руку.
- Ты решила подарить фенечку смерти? – Саша саркастически усмехнулся, но протянул руку. Ася неловко улыбнулась:
- Мне надо идти.
Она встала, поправила рубашку и, обнимая обеими руками ароматный букет сирени, не оглядываясь, пошла в сторону оперного театра – просто чтобы куда-нибудь идти. Почему-то на сердце было тяжело: не каждый день собственная смерть спасает тебе жизнь.
- Эй, Ася, подожди.
Она обернулась. Саша стоял перед ней, запыхавшийся, с горящими глазами, и курил. На мгновение ей показалось, что огонь на сигарету перешёл прямо с его пальцев – но такого уж точно не может быть, конечно. Или может?
- Дай руку, - сказал он. – А теперь загадай желание. Любое. Не спрашивай ни о чём, просто загадай.
Ася опешила. Чего она хотела больше всего на свете? Чтобы бабушка не умерла? Чтобы у неё, у Аси, не было больше сердечной болезни? Быть обычным человеком, без перемещений во времени и чужих смертей, без этого невысказанного одиночества? Она вдруг вспомнила свой ночной кошмар, закрыла глаза и проговорила про себя:
Я хочу встретиться с волшебником, который пишет нам хорошие сны.
На мгновение стало тихо-тихо, а потом всё снова стало, как было. Пахло сиренью, откуда-то со стороны оперного театра доносились обрывочные трели скрипок – репетируют что-нибудь, наверное. Далеко внизу на реке гудели теплоходы. Звенели трамваи.
Она вдруг почувствовала, как в её ладони материализовалось что-то холодное и круглое. Саша аккуратно отпустил её руку, заговорщически улыбнулся и щёлкнул пальцами.
Ася стояла одна посреди улицы Ленина и смотрела на старинную монету у себя на ладони.
-
-
24.07.2023 в 22:27-
-
25.07.2023 в 00:43-
-
25.07.2023 в 03:39