Короче, мне тут сказали, что все были на Зиланте, когда я выкладывала прелюдию к фуге, поэтому на всякий случай скажу, что тут типа ещё прелюдия есть. Ася, ОБВМ, шокирующие биографические подробности, вот это всё.neenious.diary.ru/p206642349.htm
Спойлер: в этой главе супергерои-неудачники впервые эксплицитно названы супергероями-неудачниками.
***
Солнце светило по-летнему ярко. Деревянные окна больницы с непривычки щурились своими кривыми рамами и моргали спросонья форточками. Старинный дом тянулся к солнцу, словно кот, и медленно просыпался. Но осеннее солнце обманчиво – и в открытое окно сразу врывается холодный осенний воздух. Пахло опавшими листьями, кофе и овсяной кашей с пищеблока.
В отделении стояла обычная для воскресного утра тишина. Аня стояла на подоконнике и мыла больничное окно, чтобы потом заклеить его на зиму, подставляя солнцу веснушки на правом запястье. Её чёрный технический халат и короткие светлые волосы кинематографически развевались на ветру, чем вполне могли вдохновить какого-нибудь певца соцреализма на сотворение очередного шедевра. Четвёртый этаж – высоко, но Аня не боялась высоты.
- Слушай, Валера, но кто всё-таки они такие? И намочи мне тряпку, пожалуйста.
Рыжий фельдшер закатал рукава свитера и молча погрузил тряпку в мутную тёплую воду в сером ведре. Судя по его лицу, сам он тоже погрузился в глубокие раздумья.
- Они вообще люди?
Таким тоном обычно спрашивают что-то вроде «ты чай с сахаром пьёшь или без?», но уж никак не «скажи, а мой начальник точно принадлежит к виду homo sapiens»? Валеру в который уже раз поражало это её спокойствие, которое помогало ему отшучиваться или переводить тему, но сейчас, кажется, от серьёзного разговора было не отвертеться.
- Да я и сам не в курсе, - наконец, выдавил Валера, протягивая санитарке мокрую тряпку, ещё тёплую. Аня с наслаждением намотала тряпку на руку и продолжила мыть окно. Её тёмные глубоко посаженные глаза глядели на Валеру всё с тем же спокойным любопытством. Невозмутимость Ани просто поражала Валеру – с таким же лицом она, например, ругалась с Максимилианом Генриховичем; мыла полы или выносила утки; ругалась в магазине, когда ей не продавали сигареты; игнорировала двусмысленные шутки больных или принимала комплементы. Можно было не сомневаться – не отстанет же. Валера вздохнул и начал свой неправдоподобный рассказ.
- Сколько их, я сам не знаю. Ну вот Аська, рыжая, которая в кардиологии лежит. Она управляет временем и вроде как может там предотвращать несчастья, которые случаются с людьми. Ну как предотвращать… если кто-то, скажем, попал в аварию, она может сделать так, что аварии не будет. Или если кому-то плохо стало, а «Скорую» некому было вызвать, она может туда переместиться и вызвать. Но если человек, скажем, от рака умирает, она ничего не может сделать. Или если скорая вовремя приехала, но там не спасти.
- И что, человек потом всю жизнь живёт помня, как умер? – Аня оглядела собственное отражение в оконном стекле, поправила причёску и воротник у халата.
- Я так понимаю, нет. Она говорит, что даже мою жизнь не раз меняла, чтоб я к кому-то вовремя доехал, но я, конечно, не алё. Хотя было бы смешно, если бы мне вечером перед сменой звонила и говорила, к примеру: «Валерий, повтори вот это вот и вот то, тебе с утра роды принимать». И надеюсь, что я сам где-то в несостоявшемся мире, ну, никогда не умирал. Но если даже… ну… она не скажет. Зато пару раз помогала за сигаретами сгонять в уже закрывшийся магазин.
Валера надолго замолчал. Аня домыла окно и спрыгнула на пол, слишком лёгкая и весёлая для воскресного осеннего утра, как будто она не работала санитаркой, а, например, играла её в кино. Аня протёрла подоконник, села на него и свесила ноги на улицу. Хм. Рыжая, из кардиологии? Асю она видела не раз, но познакомиться с ней по-человечески не успела. И, честно говоря, не стремилась.
- А остальные?
- Ну… кудрявый, Ян, плохие сны меняет на хорошие. В университете учится, на филфаке, такой Казанова. Но вообще он ничего так парень. Есть Игорь Иваныч, он вообще инженер, но вроде друида, отвечает за парк на трамвайном кольце. Он крутой мужик, умный очень. Максимилиан Генрихович… с ним вообще непонятно ничего. То мне кажется, что уж он-то нормальный человек, то вдруг он будто мысли читает. Но, может, он просто специалист хороший, я не знаю. Я его как-то спросил, мол, человек ли Аська. Он и говорит: ты ж сам её мне привёз, человеческая у неё лёгочная гипертензия? Вполне, говорю, человеческая. Ну а чего, говорит, спрашиваешь тогда. Так что чёрт их знает, кто они – болеют вполне как люди. Выглядят вроде тоже. Аська говорила, что есть ещё, но я их не знаю. И хорошо – потому что я со всеми обычно по работе знакомлюсь. И если я их не знаю, то, значит, у них всё хорошо.
- Ясно. Будешь яблоко? Мама с дачи привезла, – Аня дотянулась до сумки, стоявшей на прикроватной тумбочке, извлекла одно, большое и красное, и кинула Валере. – А Сашу ты знаешь?
- Какую Шашу? – прочавкал в ответ Валера.
- Никакую, неважно, - Аня тоже достала яблоко и взвесила на ладони. За дверью палаты уже раздавались шаги, голоса, проехала в столовую тележка с завтраком. Нехотя, медленно и лениво, но неизбежно наступал новый день. Гулко хлопнула входная дверь отделения.
- Где Иванова? – голос Максимилиана Генриховича уже летел по коридору, знаменуя собой конец прекрасной эпохи. – Интересно, почему она моет окна у вас в отделении, когда работает у меня.
Спустя менее чем минуту Макс воздвигся в дверном проёме и скептически разглядывал Аню и Валеру, сидящих на подоконнике, и сияющее свежевымытое окно.
- Анна, а вам не пора инструменты стерилизовать? – поинтересовался доктор, недовольно оглядывая палату. – Вы что, решили все окна в отделении сестринского ухода перемыть?
- Окна мы уже перемыли, а инструменты я уже простерилизовала. Ночью. Днём я сегодня вообще-то не работаю, - Аня криво усмехнулась, но увидев, как у Максимилиана Генриховича вытягивается лицо, миролюбиво добавила:
- Хотите яблоко?
***
В медицинское училище Аню приняли в конце августа – экзамен она сдавала в гулкой, свежевыкрашенной аудитории в гордом одиночестве. Вид Аня в строгом костюме и на костылях имела героический и слегка безумный, но сдала хорошо – прямо-таки удивительно хорошо, по мнению комиссии.
На крыльце её ждали Андрей и мама с букетом георгинов, а также Максимилиан Генрихович – он стоял в отдалении, безостановочно курил и на вопрос, зачем он вообще пришёл, ответил, что на экзаменах людям обычно нужна удача. Аня разозлилась. Как только сняли гипс, она устроилась санитаркой в реанимацию краснокирпичной больницы - чтобы случайно опять чего-нибудь не сломать. Маме она сообщила, что карьеру в медицине надо начинать с азов, поэтому нет, в школу преподавать она больше не пойдёт, а что у санитаров зарплата маленькая – ну, что делать.
О внеочередном экзамене доктор в заклеенных изолентой очках, видимо, просто с кем-то договорился, тем более что большой толпы желающих учиться в медучилище не наблюдалось. Путешествия во времени, о которых говорил Саша, доктор продолжал отрицать. Аня быстро поняла, что говорить с ним о людях, которых она про себя окрестила супергероями-неудачниками, бессмысленно.
- Если бы в мире существовали чудеса, у меня не было бы работы, - мрачно отвечал Максимилиан Генрихович. Аня пожимала плечами и шла дальше работать, благо работа находилась всегда. Не в реанимации – значит, где-нибудь ещё.
Однажды Аня зачем-то зашла в отделение сестринского ухода, послушала жалобы на жизнь и невозможную скуку и вечером вернулась с соседом Андреем и его гитарой. Андрей, как и положено настоящему пирату, даже плавающему на теплоходе по Каме, прекрасно пел, искромётно шутил и был неиссякаемым источником баек и историй, поэтому на следующий день Аню уже спрашивали, когда же они придут снова. Они пришли раз, и ещё раз, а потом Андрей стал устраивать концерты каждое воскресенье и случайно починил в отделении пару развалившихся тумбочек. Потом в благие дела неожиданно оказался вовлечён и рыжий фельдшер Валера, уже неделю помогавший Ане мыть и заклеивать окна в том же самом отделении сестринского ухода.
Валера познакомился с Аней в кабинете у Макса всего месяц назад, но уже настолько привык, что казалось, она была здесь всегда. От Яна и Аси фельдшер уже знал драматическую историю про удачу и Максимилиана Генриховича, но не особенно в неё верил. Рациональный Валера предпочитал впускать в свою жизнь необъяснимое только тогда, когда точно не получалось ни объяснить, ни игнорировать. Да и Аня никак не производила впечатление несчастной и уж тем более – неудачницы.
Училась Аня хорошо – хотя на контрольных ей привычно не везло. Но судя по тому, что все её конечности были целы, а пациенты Максимилиана Генриховича не начали драматически ухудшаться, небесную канцелярию устраивало такое положение дел. Или, думала Аня, судьба просто закрыла на неё глаза.
…Октябрь перевалил за середину. На деревьях не осталось ни одного зелёного листа. С железнодорожной станции доносились жалобные, как птичьи крики, гудки электричек. Город вспоминал свои сны и улыбался им. Аня сидела на подоконнике, болтала ногами и ела яблоко.
Невидимый Ян Малинин, летевший, очевидно, к брату, над крышей соседнего дома вошёл в левый штопор – своеобразная у этого парня была утренняя зарядка – и, пытаясь выровняться, задел ботинком антенну. Он тихо порадовался про себя, что на этот раз это произошло хотя бы не на глазах у Сашки, и пообещал себе взять в библиотеке учебник физики и прочитать, наконец, что такое угловая скорость.
Сашка неподвижно стоял у больничного забора, курил и смотрел, не отрываясь, на окно четвёртого этажа.
***
Школьная раздевалка в воскресенье была пуста. Только солнце чертило на полу свои классики при помощи оконной рамы, и зонтики висели на крючках как ещё не распустившиеся бутоны. Вчера солнечно было, вот дети зонтики-то и позабывали. А зря, ведь через 20 минут погода испортится, и гулять им под дождём до самого первого снега.
Пойдёт дождь, неприкаянный и серый, как помоечный кот Васька, что живёт за школой. Ох, надо бы ему колбасы купить: сегодня-то вопрос с его питанием решится, но через неделю «Докторскую» подорожает на целых 15 рублей. А сосисок молочных в магазине и вовсе до декабря не будет… Но Ваське осталось недолго жить при школе: с 3 четверти в школу переведётся в седьмой В новенькая по имени Тоня и заберёт его домой. Мама, конечно, поскандалит, но привыкнет. Хотя валерьянкой в квартире пахнуть будет ещё долго – к Васькиному удовольствию.
Ох, уже почти полдень, а дел-то невпроворот, нечего мечтать ходить. Впрочем, пока Сашка не явится, мыть пол без толку – там около поликлиники стройка, грязи-то на целую грязелечебницу. Натаскает.
Рада Аркадьевна, вздохнув, провела шваброй по солнечному квадрату на полу, сгоняя с него заигравшихся солнечных зайчиков? и глянула на часы: опаздывает, золотой. Смотри-ка, сопротивляется вероятностям. Ходит там, борется с собой, ну да ведь от судьбы-то куда денешься? Правильно.
Скрипнула дверь. Сашка стоял в тёмном углу и нехорошо блестел оттуда глазами. Солнечные зайчики испуганно разбежались по углам. Рада Аркадьевна нарочито медленно обернулась. Сашка открыл рот, потом закрыл. Потом снова открыл и принялся, очевидно, конструировать высказывание, которое Рада Аркадьевна, конечно, считала ещё до того, как оно обрело свою единственную и неповторимую синтаксическую конструкцию. Точнее, до того, как в голове Сашки появился некий синтаксис. А ещё точнее – до того, как появился в мире сам Сашка.
- Нет, не проси даже, - Рада Аркадьевна двумя руками держалась за швабру как король Артур за меч, который намеревался извлечь из камня. Меч, понимаешь. Из камня выдёргивать. Глупость-то какая. Все же знают, что если попросить как следует, то камень меч отдаст, а асфальт деревце пропустит, а то и цветок даже. Но не она, уж она-то – кремень. И ничего Александру из неё не выбить.
- Бабушка, - Сашка ухмыльнулся. – А ты подумай хорошенько. Я же твою судьбу, в целом, и поломать могу.
- Поломать-то не построить, чего тут не смочь, - согласно откликнулась Рада Аркадьевна, пожимая плечами. – Но гадать я тебе не стану. Живут же люди, своей судьбы не зная – тебе-то с чего вдруг надоело? Боишься, что ли?
- Нет.
Сашка замолчал. Его гордый и, чего уж там, неуместно прекрасный профиль на фоне обшарпанной стены выглядел как, например, «Демон» Врубеля в старом сарае. Или, скажем, будто в учебнике литературы кто-то поиздевался и дорисовал на иллюстрацию к Мцыри вешалку. И подписал: 8 Э класс.
- Оно и видно, - Рада Аркадьевна принялась мыть пол с таким усердием, что, кажется, могла бы запросто смыть с линолеума и полинявший рисунок. – Мне вот только одно, Сашка, интересно. Если бы я тебе погадала, и карты сказали бы, например, что не будет тебе удачи в этом деле – что, ты не взял бы да не попробовал? Так бы и сказал: спасибо, баба Рада, пойду я в другом месте счастья искать?
Сашка саркастично, но ослепительно улыбнулся, как он это обычно делал. Он явно был недоволен итогом разговора, но в глубине глаз сверкнули успевшие-таки спрятаться солнечные зайчики. Сашка развернулся на каблуках и, оставляя за собой грязные следы (стройка-то около поликлиники уж на что осточертела!), пошёл к выходу. Рада Аркадьевна покачала головой и принялась мыть пол.
- Возьми зонтик, Сашка, - проворчала она вслед внуку, прекрасно зная, что зонтику суждено остаться на своём месте. Она посмотрела на часы: полдень.
***
…. Ася с огромным трудом оторвала взгляд от книги и потянулась к тумбочке. Сейчас придёт Малинин, надо бы губы накрасить, наверное. Хотя… ну ещё минуточку. Ну ещё половину главы.
Ася снова опустила глаза – чтобы окончательно утонуть в книге. Её герой, почтальон Флери, мог бы назвать это погоней за небом. А погоня за небом требует от человека полной самоотдачи.
Поэтому, когда белая крашенная дверь палаты, уже даже не вызывавшая в памяти тоскливое стихотворение про смерть пионерки, скрипнула, впуская Яна Малинина, Ася этого не заметила и по-прежнему сидела на кровати, погружённая в чтение, а лицо её украшала напомаженная улыбка.
Впрочем, нарисованная вслепую улыбка была несколько шире, чем Асин рот, поэтому производила странное, чуточку жуткое впечатление. Но не на Малинина, который так и стоял в дверях, нелепый и преисполненный рефлексии, с букетом сиреневых астр, которые наворовал у монастыря, как герой Ремарка. Уголки глаз Яна угрожающе покраснели – но небо всё-таки смилостивилось над репутацией красавца-филолога и заплакало вместо него.
Минутная стрелка на Асиных часах дрогнула и переместилась на цифру 12, где её уже поджидала часовая. Где-то далеко над гостиницей часы пробили полдень.
…Сашка вышел из школы, подняв воротник, и закурил. Без зажигалки – его внутренней ярости вполне хватало сейчас не только на сигарету, но и на весь город, который, впрочем, уже полыхал, подожжённый осенью. Сашка закрыл глаза, и тут на нос ему что-то капнуло.
Гнев внутри медленно затихал. Сашка жадно ловил капли дождя губами, не открывая глаз. Надо, конечно, успокоиться и идти работать дальше. Столько монет ждут его в фонтанах города; столько загаданных желаний лежат в урнах, карманах, на тротуарах, цепляясь за счастливые автобусные билеты. Столько непоправимых слова сказано было сегодня – что ж, нужно проверить, что там с последствиями этих слов. Чего это ты размяк, Сашко. Говорят же – судьба-злодейка, так с чего твоя должна быть другой? И вообще: ты и то, чего ты хочешь – это противоположности.
- …Бедный мокрый зверь, - раздался у Сашки за спиной голос. Сашка открыл глаза.
Аня сидела на крыльце и растерянно глядела на серого кота Ваську, который с незапамятных времён жил на помойке за школой. Васька тёрся линялой шкурой об Анину штанину, щурил свой единственный жёлтый глаз и всем своим видом взывал к совести. То есть, говоря человеческим языком, вымогал еду.
- Ну не надо об меня тереться. У тебя блохи, а я медицинский работник. Что бы тебе дать поесть… о, у меня же сыр остался, - Аня потянулась к сумке, повернула голову и только тут заметила Сашку. Длинные Анины пальцы замерли в пяти сантиметрах от молнии. Спрятавшиеся на зиму веснушки на запястье, казалось, стали ярче – вылезли, небось, посмотреть в глаза своей судьбе?
Чёрт. Как двусмысленно это звучит.
- Васька не ест сыр, - Сашка кивнул на кота, как ни в чём не бывало. – Только колбасу. Докторскую. И молочные сосиски.
- Саша, - Аня откинула с лица чёлку и, кажется, совсем не удивилась. – Если вы про всех всё-всё знаете, вам же, наверное, совсем жить неинтересно.
- И блох у него нет, - невозмутимо продолжил Сашка, уже переместившийся на крыльцо рядом с Аней. – За ним в школе, в целом, следят. А что вы тут делаете, кстати? В такую погоду?
- То есть вы всё-таки знаете не всё? - Аня сощурилась и посмотрела на Сашу почти как Васька. Сашка подмигнул коту и перевёл взгляд на Аню. У неё были такие же, как у него самого, карие глаза с солнечными зайчиками внутри. Да блин, что же за дурацкое сравнение.
- Всего никто не знает. Потому что всё изменяется постоянно. Ну. Течёт.
- Omnia fluunt, omnia mutantur? - Аня, наконец, улыбнулась. – То есть Бетховена вы не знаете, но Гераклита читали? Интересно. Проводите меня до магазина, купим коту колбасы, а по дороге вы мне, так и быть, расскажете про ваши философские воззрения.
Сашка, конечно, Гераклита никакого не читал. Он вообще не знал, кто это такой – философ, наверное. Нёс, наверное, бред какой-то. Философы эти вечно городят какую-то заумь, не имеющую отношения к тому, что творится в мире. Сашка не нуждался в учителях-философах, чтобы точно знать, что души состоят из огня; что, не зная горя, человек не узнает и счастья. Что у противоположностей одна сущность. Что жизнь - как бесконечная кардиограмма, по волнам которой несутся, перемешиваясь, счастливые билеты, брошенные в фонтан монеты, всяческие надежды и слова, периодически сталкиваясь и меняя всё вокруг. И можно знать всё на свете про каждую щепку, что плывёт по реке – но вот она столкнётся с другой щепкой, и всё поменяется. Ха-ха. Если бы можно было, прочитав словарь, заранее узнать, чем кончаются все книги в школьной программе, жить было бы, в целом, гораздо легче.
Но только зачем тогда было бы писать все эти книги? И, в целом, жить?
Сашка мок под дождём и старался не наступать на Анино отражение в лужах. Аня, выглядывая из-под зонта, нисколько не смущаясь, рассказывала ему о своей новой жизни и вербовала на починку старых тумбочек в больнице на перекрёстке улиц Французского Революционного Писателя и Русского Революционного Читателя. Она махала руками, то и дело поправляла завивающиеся от дождя светлые волосы, которые лезли в глаза и щекотали ухо, и жаловалась на прогноз погоды.
- Почему-то в моём детстве прогнозы были гораздо лучше, - уверяла она. – А сейчас дождь как из ведра, а ведь в прогнозе не было ни слова про это!
- Ну, раньше моя бабушка работала в гидрометцентре синоптиком-предсказателем, - пожал плечами Сашка. Аня повернулась к нему, надеясь на пояснение – которое, впрочем, было совершенно излишне.
- А потом?
- Потом на пенсию вышла.
- У вас бывает пенсия?
По дороге туда-сюда сновали машины, над тротуарами качались зонтичные цветы (и их отражения в лужах). Мигали светофоры и вывески. Было очень странно идти по этому городу и разговаривать о тех, кто обеспечивал этому городу такую жизнь. Впрочем, все слова, оказывались неожиданно будничными. Пенсия. Подумать только, у них бывает пенсия! Ведь звучит совсем как у людей.
- У некоторых и работы-то не бывает. Разгон облаков в трудовую книжку как-то не запишешь, так, получается, и умирают безработными.
- А вы что, разве не бессмертны? - Аня совершенно искренне удивилась настолько, что позабыла о приличиях. Она как будто прыгнула с размаху на тонкий лёд и только в полёте поняла, что сделала.
- Так ведь никто не бессмертен, Аня, - Сашка первый раз за всё это время назвал её по имени. Он поймал Анин виноватый взгляд и очень искренне улыбнулся. – Вот я, например, запросто умру сейчас от голода – кота-то вы покормить хотите, а меня – нет.
Аня улыбнулась, извлекла из сумки плетёную авоську с яблоками, протянула Сашке – и исчезла в магазине.
Дождь зарядил с новой силой. Сашка стоял и думал, что большего искушения жизнь ему, кажется, никогда не подсовывала – ведь сумку из-под яблок надо будет вернуть. То есть встретиться с нею ещё раз. И ещё раз посмотреть в эти её глаза, странным образом похожие на его собственные.
***
...За окном темнело. Максимилиан Генрихович открыл форточку, из которой моментально потянуло осенней промозглостью и неблагоприятными прогнозами (хорошо бы только погоды!), и закурил.
Застигнутые неожиданным дождём люди спешили домой, недовольные и целеустремлённые, как муравьи, старающиеся успеть в муравейник. У приёмного покоя столпилось целое стадо машин «Скорой помощи».
У больничных ворот милостиво отключённая от капельницы Ася Энгаус в жёлтых сапогах и с жёлтым зонтиком и уже насквозь промокший, но, кажется, крайне по этому поводу счастливый Ян создавали философские пароходы путём уничтожения прошлогодней тетради с конспектами.
Зажужжал телефон на столе. Звонил Игорь – напомнить, что сегодня вечером играют «Прощальную симфонию».
- Я дежурю, - Макс стряхнул пепел на подоконник.
- Да-да, ты всегда специально дежуришь, чтобы не ходить. Только Асю отпусти, пожалуйста. Для неё это важно, а сама отпроситься она боится.
- Да пусть идёт, - Макс усмехнулся. – И намекни ей, кстати, что с такими способностями можно запросто сбегать из больницы, не привлекая тебя, и не только для того, чтобы спасать чьи-то невинные жизни или любоваться сонмом призраков, к которому она и так скоро присоединится. А для чего-нибудь поинтереснее. Существует вероятность, что я даже ничего и не узнаю. Но ведь она потрясающе скучный человек и плохо влияет на моего брата. Представляешь, Игорь, он начал меня слушаться! Я за него волнуюсь.
- Какой кошмар, - сочувственно отозвался Игорь. – Чего доброго он и мусор в урну выбрасывать начнёт. Или, ещё хуже, хамить перестанет.
…По свежезародившемуся, но уже очень бурному потоку, бежавшему вниз, с горы, прочь от красных больничных стен, пропитанных лекарственным запахом, сквозь одинаковые кварталы новостроек и покосившихся деревянных домов с развесёлым наличниками, туда, где свистели электрички и готовились уснуть на зиму в порту большие взрослые суда, спешил бумажный кораблик.
У него не было названия или порта приписки. Но зато по его клетчатой палубе тянулась написанная нетвёрдой рукой студента-филолога Яна Малинина надпись:
«Море – вода чистейшая и грязнейшая, рыбам пригодная для питья, людям – губительная. Так-то. Свиньи наслаждаются грязью больше, чем чистой водой. Короче, противоположности на самом деле едины, как бы говорит нам древнегреческий философ Гераклит».
***
Первым, кого увидела Аня, выходя с работы в понедельник вечером, был кудрявый парень в клетчатой рубашке, со следами бессонницы и крайне богатого внутреннего мира на лице. Как там говорил Валера? Ян, кажется? Студент-филолог, специалист по чужим снам? Фрейд по нему плачет, вот что. Аня понадеялась было, что коллега Оле Лукойе стоит здесь по чью-то ещё душу, но быстрота, с которой он отделился от стены при появлении санитарки Ивановой, оставляла мало места для надежды.
- Анна Сергеевна, - изрёк он, хватая Аню за рукав куртки. – Мне нужна ваша помощь, выслушайте меня, пожалуйста.
Глаза юного филолога напоминали при этом два чайных блюдца. Аня остановилась.
- Я Степановна, ну да ладно. Чего там у тебя случилось?
- Ну, в общем, Ася Энгаус, которая лежит в кардиологии… Ну, в общем, я её люблю и очень хочу ей помочь. Но я не знаю, как.
- Ну, не знаю, подари ей цветы, - Аня усмехнулась. – Или узнай у её лечащего врача, все ли положенные по квоте лекарства ей дают. Вдруг не все, и ты сможешь что-то купить.
Глаза Яна Малинина стали неожиданно колючими.
- Давайте, отшучивайтесь, как все. Я его спрашиваю про прогноз, но получаю только шутки про погоду. Я мог бы что-то понять из его снов, но ведь он с тех пор, как вы появились, напивается какого-то снотворного каждую ночь и вообще их не видит! Понимаете, Анна Семёновна, вас он хотя бы уважает. Я думаю, если его спросите вы, он вам ответит честно. Понимаете, я готов отдать всё за то, чтобы она выжила. Вообще всё. Так ему и передайте. Он может забрать у меня всё, я могу заплатить…
Ситуация, наконец, начала вырисовываться. Она оказалась вполне человеческой, понятной – и, увы, невесёлой. У девушки тяжёлый диагноз, а у лечащего врача тяжёлый характер (судя по тому, что Ян пришёл к Ане, лечащим врачом был-таки Максимилиан Генрихович), перспективы неясные, а парня никто не информирует, потому что он не близкий родственник. Как было бы хорошо, если бы наличием денег лечились все неизлечимые болезни! Жаль мальчика, он ещё не понимает.
- Ну, Ян, слушай… - голос Ани даже потеплел. – Я могу поговорить с Максимилианом Генриховичем, но ты же понимаешь, что не деньги всё решают.
Глаза у Яна были такие, что Ане стало страшно. Он тихо, хриплым шепотом выговорил:
– Я не про Макса, он делает всё, что может… Я про Сашу.
Судя по цвету его лица, этот мальчик сейчас сделал нечто невообразимое и сам в это не очень верил. Они стояли вдвоём, друг напротив друга в опустевшем холле; пожилая гардеробщица, кажется, задремала. С потолка в подставленное жестяное ведро с мерным стуком капала вода.
Ян уставился в пол, всем своим видом показывая, что в мире нет ничего интереснее рисунка на линолеуме. Гардеробщица грозно похрапывала, постепенно наращивая и громкость, и частоту звука.
Телефон в сумке у Ани издал какой-то протяжный, птичий звук.
«Да не бойтесь, Аня, выходите, я вас жду. Надо же мне отдать вам сумку?» - гласила надпись на экране. Судя по тому, что номер отправителя был неизвестен, а Анин телефон не умел издавать птичьих трелей, Сашка был опасно лёгок на помине.
Ян всё понял по выражению лица Ани и побледнел ещё сильнее (хотя Аня считала, что живой человек такого цвета быть уже не может).
- Извините. Я… я не хотел. Хотите, я вас отсюда заберу?.. Я умею летать и становиться невидимым, - скороговоркой выдохнул он. Аня представила себе, как, теряя сапоги и конспекты сумки, пролетает над Мотовилихой, как фанера над Парижем или героиня картины Марка Шагала, и против воли усмехнулась.
Надо было что-нибудь сказать. И Аня сказала:
- О как.
***
Сашка стоял, вальяжно облокотившись на осыпающееся старинное крыльцо, и курил. Его длинные чёрные волосы были собраны в хвост вместе с запутавшимися в них осенними листьями.
Несмотря на то, что дождь лил как из ведра, сигарета в Сашкиных зубах не гасла. Его римский профиль был, как всегда, украшен презрительной улыбкой. «Почему «как всегда»? – подумала Аня. Ведь она видела его третий раз в жизни, когда она, интересно, успела выучить улыбки этого человека?
- Здравствуйте, Аня, - Сашка тенью отделился от крыльца. – Я смотрю, вы тут мир познаёте?
- Слишком много информации, - честно ответила Аня. – Но я понимаю всё меньше и меньше.
- А что же у меня не спросите? Или вы тоже меня боитесь? – Сашка прищурился. Ане показалось, что он смотрит на неё почти с вызовом – но, может, это свет фонаря всё путал. Она открыла зонтик.
- Саша, я вижу вас третий раз в жизни и у меня даже нет вашего номера телефона. Как вы это себе представляете - мне что, выйти во двор и крикнуть «Саша, я запуталась, объясните мне?», напугать всех окрестных котов, перебудить всех старушек и взбаламутить всех, кого зовут Сашами?
- Это тоже сработает, - Саша пожал плечами. – Вы можете позвонить вообще по любому телефону, я отвечу. И если вам не нравится имя «Саша», вы можете называть меня иначе.
- Как?
- Да как угодно. Имена, в целом, произвольны. Так что вы там хотели у меня спросить?
Дождь и не думал становиться меньше. Аня вспомнила про Сашину бабушку-предсказателя погоды и пожалела, что у него нет ещё и бабушки-разгонятеля туч. Или есть?.. Сколько их вообще, что они делают и сколько ещё привычных вещей зависят от кого-то неведомого, от кого-то, кто, может быть, бродит по тем же улицам и работает в соседнем кабинете?
- Расскажите мне, кто вы все такие. Сколько вас? Зачем вы нужны и откуда берётесь? Ах, ну да, и ещё купите мне кофе, пожалуйста. - Аня поёжилась. – А не то я простыну, пропущу кучу занятий и перезаражаю всех в больнице. Если, конечно, у вас нет какого-нибудь специального супергероя-неудачника, который отгоняет микробов от людей.
- Зачем мы нужны – это хороший вопрос, - Сашка щёлкнул пальцами, окурок в его пальцах вспыхнул и пропал. – Пожалуй, самый главный. Считается, что мы есть потому, что нужны городу, чтобы оберегать его.
- А от чего вы его оберегаете? – поинтересовалась Аня довольно едко. – Вот Ян отгоняет кошмары от людей. Но кто сказал, что кошмары – это всегда плохо? Вот, например, если кто-то совершил что-то плохое и видит про это сны, потому что у него есть совесть. Так что же получается – ваш Ян избавит его от кошмаров и от заслуженных мук совести? Или эта его Ася: мне сказали, что она спасает людей от случайной смерти. Банально, но что будет, если она спасёт какого-нибудь малыша, подавившегося печеньем, а он возьмёт и вырастет в диктатора? Или человек, единожды сбивший на дороге кота, если это событие отменить, так никогда и не поймёт, что нехорошо превышать скорость.
Они медленно шли по слабо освещённой аллее. Мимо проносились редкие машины, шумел дождь. Сашка внимательно слушал и казался невозмутимым, но при этом курил, кажется, третью сигарету подряд. Всё также, без помощи зажигалки.
- Понятная логика, - кивнул он. – Но, если ей следовать, в целом, можно вообще никого не лечить и не учить. Вот вы, Аня, скольких детей биологии научили – вдруг кто-то из них вырастет биологическое оружие сделает? Или вот вы пациентам судно выносите, а вдруг там среди них маньяк какой лежит? И те, кого вы так метко называете супергероями-неудачниками, делают то же, что и вы. Дают людям шанс.
- А что они за это получают?
- Бессонницу, - Сашка ухмыльнулся и перекинул волосы на другое плечо. – Двойки за прогулы в университете. Ранние седые волосы. Сердечные болезни. Грыжу. Онкологию. Алкоголизм. В общем, то же, что и все. Так что, как видите, не очень-то мы и отличаемся от людей.
- И что, никто из вас так ни разу и не попробовал, например, лечить кошмары за деньги или 10 раз продавать одну шаньгу в буфете? – симметрично ухмыльнулась Аня.
- А вы спросите их, - Сашка пожал плечами. – Про меня, например. И они вам, может быть, расскажут, что я показываю фокусы на рынке и ворую деньги из карманов пассажиров в автобусе.
- Но они ведь не поэтому вас боятся, - Аня остановилась. – А, кстати, почему?
- Потому, что я иду за каждым из них. Я знаю многое про каждого из них. И, рано или поздно, каждому из них предстоит остаться со мной один на один. По-моему, ясно, что никто не хочет этого.
Все эти пафосные слова звучали из уст длинноволосого парня с сигаретой так просто и обыденно, как будто он рассказывал, например, про свою работу. Хотя подождите – ведь именно это он, по сути, и делал. Аня вздрогнула.
- И что, вы действительно знаете, когда каждый из нас умрёт?
Сашка вздохнул и в сердцах сплюнул.
- Да как же вам всем объяснить, что это, в целом, не имеет никакого значения? Допустим, я знаю – и что? Что изменится от того, что я вам это скажу?
- Ну, - Аня задумалась. – Если бы я узнала, что, мне осталось мало времени, я бы, пожалуй, потратила его на то, чего мне действительно хочется.
- А сейчас вам, в целом, что мешает так потратить это время? Почему для того, чтобы начать жить, как хочется, надо обязательно начать умирать? Почему-то всех накрывает этим сакральным знанием только тогда, когда я уже пришёл и от меня никуда не деться. Совсем. – Сашка остановился. Луч фонаря освещал левую половину его лица, оставляя правую в тени. Кажется, он улыбался, но выглядел при этом довольно жутко. Ане показалось, что глаза у Сашки горят не метафорически, а в прямом смысле.
- И от вас же и правда не куда не деться. И не откупиться, – не то спросила, не то сама себе ответила Аня.
- Нет, конечно. А что, вы уже хотите?
Шумел дождь. Медленно падали на землю листья. Философский пароход с изложением философии Гераклита, печально мок в канаве у дороги, не в силах долее оставаться наплаву. Сашка смотрел на Аню и думал, что она, конечно же, сейчас развернётся и уйдёт, потому что такой наглости люди обычно не терпят. Всё-таки бабка Рада была права: он всё равно взял и попытался, и вот теперь расплачивался за это.
Сашка прекрасно умел читать мысли – но в этот раз он впервые в жизни действительно блефовал. Он смотрел на Аню и внутренне готовился к тому, что видит её вот так в последний раз. Какой дебил вообще будет гулять поздно вечером по городу со своей судьбой? Или, если называть вещи совсем своими именами, со своей смертью?
- Знаете, Саша, я вам уже сказала, чего я хочу, - очень спокойно ответила Аня. – Кофе.
***
Старое пианино было безнадёжно расстроено. Так же безнадёжно был расстроен и Макс, обладавший на своё несчастье абсолютным слухом.
Когда Берта Исааковна была жива, она всегда чудом находила время, чтобы прийти и настроить этот чёртов клавир, хорошо конспирированный под груду хлама в актовом зале больницы. Действительно чудом: даже для путешественника во времени Берта Исааковна была удивительно занятым человеком, а ведь она ещё и преподавала в музыкальной школе и растила внучку Асю.
С тех пор, как её не стало, пианино пытались реанимировать всевозможные настройщики, но в конце концов сдались и признали этот случай безнадёжным. Оно понуро стояло в углу на сцене, покрывалось пылью и превращаясь в мебель – но, как оказалось, только прикидывалось. На самом деле всё это время старый инструмент, оказывается, ждал своего часа, чтобы отомстить.
И вот теперь тягучие фальшивые и неритмичные звуки, толкаясь друг с другом, просачивались сквозь узкую щёлочку под дверью актового зала и расползались по больнице.
Максимилиан Генрихович сидел за столом и писал истории, морщась, как от зубной боли.
- Иванова, вы знаете, что это такое? – поинтересовался он слабым голосом.
- Кошку в рояле закрыли? – предположила Аня, добросовестно драившая пол в ординаторской, несмотря на лёгкое похмелье и бессонную ночь.
- Это Бетховен. Третий концерт для фортепиано с оркестром. Должен быть. Какой вывод вы можете из этого сделать, Иванова?
- Что кто-то очень не любит Бетховена?
Солнечные зайчики, очевидно, изгнанные из школы Радой Аркадьевной, теперь резвились на деревянном полу старой больницы. Доски скрипели, стёкла дрожали. Рояль внизу не собирался сдаваться. После очередного аккорда Макс скривился так, как будто ему прямо в эту минуту без наркоза выдирали сердце.
- Кто-то очень не любит людей, Иванова. И не ценит собственную жизнь. Пожалуйста, пойдите вниз и скажите этому музыкальному импрессионисту, что, если он подойдёт к этому роялю ещё раз, я позволю всей больнице выразить ему свой восторг и не буду после этого его реанимировать.
- Его – это рояль? – скорее по привычке огрызнулась Аня.
- И рояль тоже, - пригрозил Максимилиан Генрихович и уронил голову на стол, страдальчески закрыв уши руками.
Аня, проклиная всё на свете, взяла ведро со шваброй и устремилась вниз по старинной скользкой лестнице, стараясь держаться за перила и не падать – границ своей неудачливости она по-прежнему не ведала.
Первый этаж словно вымер – впрочем, учитывая усердие неведомого пианиста, вполне возможно, что и правда вымер. С каждым шагом Аня всё больше чувствовала себя супергероем из американских комиксов и практически ощущала, как её чёрный халат превращается в серебристый плащ и развевается за спиной.
Она без стука распахнула жалобно застонавшую дверь актового зала и обнаружила за роялем рыжую пациентку кардиологического отделения Асю Энгаус. Ася восседала на пыльном старинном стуле, к её подключичной вене тянулась трубочка от грозно нависшей над девушкой капельницы, а пальцы её с видимым усилием хромали по клавиатуре, издавая просто нечеловеческие звуки.
Аня тактично закашлялась; Ася обернулась. У неё было красивое, хотя и весьма болезненное, лицо и огромные глаза, в которых… о как. В которых среди бела дня стояли слёзы.
- Что у вас случилось? – поинтересовалась Аня, забывая о своей священной миссии по уничтожению источника звука.
- Мне нужно срочно это выучить, а я не успеваю, - ответила Ася, и слёзы покатились по её щекам настоящим градом.
- Ну, спокойно, спокойно, вы же не умираете, - неуклюже, но философски откликнулась Аня.
- Именно что умираю, - Ася обратно повернулась к клавиатуре. – И мне нужно это выучить, пока я не умру.
- Вот с этого момента поподробнее, - Аня решительно поставила ведро рядом с роялем и уселась на пол. – Предположим, это и правда так. Вы сейчас собираетесь потратить своё драгоценное время на фортепианные экзерсисы? Серьёзно?
- Я должна, так всегда происходит, - очень спокойно ответила Ася. У неё было лицо человека, который всё решил, всё понял и со всем смирился. С этого лица, наверное, можно было писать картину. И вот это вот лицо страшно разозлило Аню.
- Да почему же вы все тут готовы бороться за благо человечества, но для собственного блага палец о палец никогда не ударите! Вы опять кому-то что-то должны. И вы будете этим заниматься сейчас? Серьёзно?
- Вы не понимаете, - Ася вздохнула. – Мы, когда умираем, попадаем потом в оркестр, чтобы играть для других таких, как мы. И…
- И поэтому вы вместо того, чтобы сходить, например, на свидание с человеком, которого вы любите и который готов свою жизнь поменять на вашу, собираетесь сидеть тут, играть на расстроенном пианино этого вашего Бетховена и ждать, что когда за вами придёт смерть, она спросит с вас домашнее задание? Да смерти плевать на вашего Бетховена. Вы что-то тут все слишком много думаете не о том. Судьба, смерть, все дела. Но я что-то ни от кого от вас ещё не слышала разговоров о жизни. И это меня, мягко говоря, удивляет.
- Но ведь судьбу правда не обмануть! – пылко воскликнула Ася тоном одноимённой тургеневской героини.
- А вы пробовали? Хоть раз? Спорим, нет?
Аня аккуратно сняла с пюпитра ноты и достала из кармана зажигалку. Щёлкнула ею несколько раз. И ещё. Но только напрасно – у неё ничего не получалось. Ася следила за действиями санитарки Ивановой сначала с ужасом, потом с откровенной жалостью. Она сделала глубокий вдох и, кажется, собралась изречь свою победоносно смиренную сентенцию о том, что от судьбы никуда не деться, но тут дверь актового зала опять оглушительно застонала и нервно хлопнула.
Максимилиан Генрихович в несколько шагов пересёк актовый зал. Халат за его спиной развевался как крылья. Он оценил мизансцену, поправил заклеенные изолентой очки и презрительно скривился.
- И что вы хотите ей показать, Иванова? – едко поинтересовался доктор. – Что вы, значит, сильнее судьбы, да? На всё вам наплевать, да? Неудачница.
Он рывком извлёк из кармана халата спички и поджёг ноты, глядя в Асины желтовато-карие глаза своими зелёными.
Рыжий, как Ася Энгаус, огонь весело побежал по нотным строчкам, пожирая их в бодром темпе allegro con brio. Бумага, съёживаясь и чернея, падала в жестяное ведро.
Невидимый никому, Сашка сидел на подоконнике, накручивал на палец плетёную авоську из-под яблок и криво улыбался.
Спойлер: в этой главе супергерои-неудачники впервые эксплицитно названы супергероями-неудачниками.
***
Солнце светило по-летнему ярко. Деревянные окна больницы с непривычки щурились своими кривыми рамами и моргали спросонья форточками. Старинный дом тянулся к солнцу, словно кот, и медленно просыпался. Но осеннее солнце обманчиво – и в открытое окно сразу врывается холодный осенний воздух. Пахло опавшими листьями, кофе и овсяной кашей с пищеблока.
В отделении стояла обычная для воскресного утра тишина. Аня стояла на подоконнике и мыла больничное окно, чтобы потом заклеить его на зиму, подставляя солнцу веснушки на правом запястье. Её чёрный технический халат и короткие светлые волосы кинематографически развевались на ветру, чем вполне могли вдохновить какого-нибудь певца соцреализма на сотворение очередного шедевра. Четвёртый этаж – высоко, но Аня не боялась высоты.
- Слушай, Валера, но кто всё-таки они такие? И намочи мне тряпку, пожалуйста.
Рыжий фельдшер закатал рукава свитера и молча погрузил тряпку в мутную тёплую воду в сером ведре. Судя по его лицу, сам он тоже погрузился в глубокие раздумья.
- Они вообще люди?
Таким тоном обычно спрашивают что-то вроде «ты чай с сахаром пьёшь или без?», но уж никак не «скажи, а мой начальник точно принадлежит к виду homo sapiens»? Валеру в который уже раз поражало это её спокойствие, которое помогало ему отшучиваться или переводить тему, но сейчас, кажется, от серьёзного разговора было не отвертеться.
- Да я и сам не в курсе, - наконец, выдавил Валера, протягивая санитарке мокрую тряпку, ещё тёплую. Аня с наслаждением намотала тряпку на руку и продолжила мыть окно. Её тёмные глубоко посаженные глаза глядели на Валеру всё с тем же спокойным любопытством. Невозмутимость Ани просто поражала Валеру – с таким же лицом она, например, ругалась с Максимилианом Генриховичем; мыла полы или выносила утки; ругалась в магазине, когда ей не продавали сигареты; игнорировала двусмысленные шутки больных или принимала комплементы. Можно было не сомневаться – не отстанет же. Валера вздохнул и начал свой неправдоподобный рассказ.
- Сколько их, я сам не знаю. Ну вот Аська, рыжая, которая в кардиологии лежит. Она управляет временем и вроде как может там предотвращать несчастья, которые случаются с людьми. Ну как предотвращать… если кто-то, скажем, попал в аварию, она может сделать так, что аварии не будет. Или если кому-то плохо стало, а «Скорую» некому было вызвать, она может туда переместиться и вызвать. Но если человек, скажем, от рака умирает, она ничего не может сделать. Или если скорая вовремя приехала, но там не спасти.
- И что, человек потом всю жизнь живёт помня, как умер? – Аня оглядела собственное отражение в оконном стекле, поправила причёску и воротник у халата.
- Я так понимаю, нет. Она говорит, что даже мою жизнь не раз меняла, чтоб я к кому-то вовремя доехал, но я, конечно, не алё. Хотя было бы смешно, если бы мне вечером перед сменой звонила и говорила, к примеру: «Валерий, повтори вот это вот и вот то, тебе с утра роды принимать». И надеюсь, что я сам где-то в несостоявшемся мире, ну, никогда не умирал. Но если даже… ну… она не скажет. Зато пару раз помогала за сигаретами сгонять в уже закрывшийся магазин.
Валера надолго замолчал. Аня домыла окно и спрыгнула на пол, слишком лёгкая и весёлая для воскресного осеннего утра, как будто она не работала санитаркой, а, например, играла её в кино. Аня протёрла подоконник, села на него и свесила ноги на улицу. Хм. Рыжая, из кардиологии? Асю она видела не раз, но познакомиться с ней по-человечески не успела. И, честно говоря, не стремилась.
- А остальные?
- Ну… кудрявый, Ян, плохие сны меняет на хорошие. В университете учится, на филфаке, такой Казанова. Но вообще он ничего так парень. Есть Игорь Иваныч, он вообще инженер, но вроде друида, отвечает за парк на трамвайном кольце. Он крутой мужик, умный очень. Максимилиан Генрихович… с ним вообще непонятно ничего. То мне кажется, что уж он-то нормальный человек, то вдруг он будто мысли читает. Но, может, он просто специалист хороший, я не знаю. Я его как-то спросил, мол, человек ли Аська. Он и говорит: ты ж сам её мне привёз, человеческая у неё лёгочная гипертензия? Вполне, говорю, человеческая. Ну а чего, говорит, спрашиваешь тогда. Так что чёрт их знает, кто они – болеют вполне как люди. Выглядят вроде тоже. Аська говорила, что есть ещё, но я их не знаю. И хорошо – потому что я со всеми обычно по работе знакомлюсь. И если я их не знаю, то, значит, у них всё хорошо.
- Ясно. Будешь яблоко? Мама с дачи привезла, – Аня дотянулась до сумки, стоявшей на прикроватной тумбочке, извлекла одно, большое и красное, и кинула Валере. – А Сашу ты знаешь?
- Какую Шашу? – прочавкал в ответ Валера.
- Никакую, неважно, - Аня тоже достала яблоко и взвесила на ладони. За дверью палаты уже раздавались шаги, голоса, проехала в столовую тележка с завтраком. Нехотя, медленно и лениво, но неизбежно наступал новый день. Гулко хлопнула входная дверь отделения.
- Где Иванова? – голос Максимилиана Генриховича уже летел по коридору, знаменуя собой конец прекрасной эпохи. – Интересно, почему она моет окна у вас в отделении, когда работает у меня.
Спустя менее чем минуту Макс воздвигся в дверном проёме и скептически разглядывал Аню и Валеру, сидящих на подоконнике, и сияющее свежевымытое окно.
- Анна, а вам не пора инструменты стерилизовать? – поинтересовался доктор, недовольно оглядывая палату. – Вы что, решили все окна в отделении сестринского ухода перемыть?
- Окна мы уже перемыли, а инструменты я уже простерилизовала. Ночью. Днём я сегодня вообще-то не работаю, - Аня криво усмехнулась, но увидев, как у Максимилиана Генриховича вытягивается лицо, миролюбиво добавила:
- Хотите яблоко?
***
В медицинское училище Аню приняли в конце августа – экзамен она сдавала в гулкой, свежевыкрашенной аудитории в гордом одиночестве. Вид Аня в строгом костюме и на костылях имела героический и слегка безумный, но сдала хорошо – прямо-таки удивительно хорошо, по мнению комиссии.
На крыльце её ждали Андрей и мама с букетом георгинов, а также Максимилиан Генрихович – он стоял в отдалении, безостановочно курил и на вопрос, зачем он вообще пришёл, ответил, что на экзаменах людям обычно нужна удача. Аня разозлилась. Как только сняли гипс, она устроилась санитаркой в реанимацию краснокирпичной больницы - чтобы случайно опять чего-нибудь не сломать. Маме она сообщила, что карьеру в медицине надо начинать с азов, поэтому нет, в школу преподавать она больше не пойдёт, а что у санитаров зарплата маленькая – ну, что делать.
О внеочередном экзамене доктор в заклеенных изолентой очках, видимо, просто с кем-то договорился, тем более что большой толпы желающих учиться в медучилище не наблюдалось. Путешествия во времени, о которых говорил Саша, доктор продолжал отрицать. Аня быстро поняла, что говорить с ним о людях, которых она про себя окрестила супергероями-неудачниками, бессмысленно.
- Если бы в мире существовали чудеса, у меня не было бы работы, - мрачно отвечал Максимилиан Генрихович. Аня пожимала плечами и шла дальше работать, благо работа находилась всегда. Не в реанимации – значит, где-нибудь ещё.
Однажды Аня зачем-то зашла в отделение сестринского ухода, послушала жалобы на жизнь и невозможную скуку и вечером вернулась с соседом Андреем и его гитарой. Андрей, как и положено настоящему пирату, даже плавающему на теплоходе по Каме, прекрасно пел, искромётно шутил и был неиссякаемым источником баек и историй, поэтому на следующий день Аню уже спрашивали, когда же они придут снова. Они пришли раз, и ещё раз, а потом Андрей стал устраивать концерты каждое воскресенье и случайно починил в отделении пару развалившихся тумбочек. Потом в благие дела неожиданно оказался вовлечён и рыжий фельдшер Валера, уже неделю помогавший Ане мыть и заклеивать окна в том же самом отделении сестринского ухода.
Валера познакомился с Аней в кабинете у Макса всего месяц назад, но уже настолько привык, что казалось, она была здесь всегда. От Яна и Аси фельдшер уже знал драматическую историю про удачу и Максимилиана Генриховича, но не особенно в неё верил. Рациональный Валера предпочитал впускать в свою жизнь необъяснимое только тогда, когда точно не получалось ни объяснить, ни игнорировать. Да и Аня никак не производила впечатление несчастной и уж тем более – неудачницы.
Училась Аня хорошо – хотя на контрольных ей привычно не везло. Но судя по тому, что все её конечности были целы, а пациенты Максимилиана Генриховича не начали драматически ухудшаться, небесную канцелярию устраивало такое положение дел. Или, думала Аня, судьба просто закрыла на неё глаза.
…Октябрь перевалил за середину. На деревьях не осталось ни одного зелёного листа. С железнодорожной станции доносились жалобные, как птичьи крики, гудки электричек. Город вспоминал свои сны и улыбался им. Аня сидела на подоконнике, болтала ногами и ела яблоко.
Невидимый Ян Малинин, летевший, очевидно, к брату, над крышей соседнего дома вошёл в левый штопор – своеобразная у этого парня была утренняя зарядка – и, пытаясь выровняться, задел ботинком антенну. Он тихо порадовался про себя, что на этот раз это произошло хотя бы не на глазах у Сашки, и пообещал себе взять в библиотеке учебник физики и прочитать, наконец, что такое угловая скорость.
Сашка неподвижно стоял у больничного забора, курил и смотрел, не отрываясь, на окно четвёртого этажа.
***
Школьная раздевалка в воскресенье была пуста. Только солнце чертило на полу свои классики при помощи оконной рамы, и зонтики висели на крючках как ещё не распустившиеся бутоны. Вчера солнечно было, вот дети зонтики-то и позабывали. А зря, ведь через 20 минут погода испортится, и гулять им под дождём до самого первого снега.
Пойдёт дождь, неприкаянный и серый, как помоечный кот Васька, что живёт за школой. Ох, надо бы ему колбасы купить: сегодня-то вопрос с его питанием решится, но через неделю «Докторскую» подорожает на целых 15 рублей. А сосисок молочных в магазине и вовсе до декабря не будет… Но Ваське осталось недолго жить при школе: с 3 четверти в школу переведётся в седьмой В новенькая по имени Тоня и заберёт его домой. Мама, конечно, поскандалит, но привыкнет. Хотя валерьянкой в квартире пахнуть будет ещё долго – к Васькиному удовольствию.
Ох, уже почти полдень, а дел-то невпроворот, нечего мечтать ходить. Впрочем, пока Сашка не явится, мыть пол без толку – там около поликлиники стройка, грязи-то на целую грязелечебницу. Натаскает.
Рада Аркадьевна, вздохнув, провела шваброй по солнечному квадрату на полу, сгоняя с него заигравшихся солнечных зайчиков? и глянула на часы: опаздывает, золотой. Смотри-ка, сопротивляется вероятностям. Ходит там, борется с собой, ну да ведь от судьбы-то куда денешься? Правильно.
Скрипнула дверь. Сашка стоял в тёмном углу и нехорошо блестел оттуда глазами. Солнечные зайчики испуганно разбежались по углам. Рада Аркадьевна нарочито медленно обернулась. Сашка открыл рот, потом закрыл. Потом снова открыл и принялся, очевидно, конструировать высказывание, которое Рада Аркадьевна, конечно, считала ещё до того, как оно обрело свою единственную и неповторимую синтаксическую конструкцию. Точнее, до того, как в голове Сашки появился некий синтаксис. А ещё точнее – до того, как появился в мире сам Сашка.
- Нет, не проси даже, - Рада Аркадьевна двумя руками держалась за швабру как король Артур за меч, который намеревался извлечь из камня. Меч, понимаешь. Из камня выдёргивать. Глупость-то какая. Все же знают, что если попросить как следует, то камень меч отдаст, а асфальт деревце пропустит, а то и цветок даже. Но не она, уж она-то – кремень. И ничего Александру из неё не выбить.
- Бабушка, - Сашка ухмыльнулся. – А ты подумай хорошенько. Я же твою судьбу, в целом, и поломать могу.
- Поломать-то не построить, чего тут не смочь, - согласно откликнулась Рада Аркадьевна, пожимая плечами. – Но гадать я тебе не стану. Живут же люди, своей судьбы не зная – тебе-то с чего вдруг надоело? Боишься, что ли?
- Нет.
Сашка замолчал. Его гордый и, чего уж там, неуместно прекрасный профиль на фоне обшарпанной стены выглядел как, например, «Демон» Врубеля в старом сарае. Или, скажем, будто в учебнике литературы кто-то поиздевался и дорисовал на иллюстрацию к Мцыри вешалку. И подписал: 8 Э класс.
- Оно и видно, - Рада Аркадьевна принялась мыть пол с таким усердием, что, кажется, могла бы запросто смыть с линолеума и полинявший рисунок. – Мне вот только одно, Сашка, интересно. Если бы я тебе погадала, и карты сказали бы, например, что не будет тебе удачи в этом деле – что, ты не взял бы да не попробовал? Так бы и сказал: спасибо, баба Рада, пойду я в другом месте счастья искать?
Сашка саркастично, но ослепительно улыбнулся, как он это обычно делал. Он явно был недоволен итогом разговора, но в глубине глаз сверкнули успевшие-таки спрятаться солнечные зайчики. Сашка развернулся на каблуках и, оставляя за собой грязные следы (стройка-то около поликлиники уж на что осточертела!), пошёл к выходу. Рада Аркадьевна покачала головой и принялась мыть пол.
- Возьми зонтик, Сашка, - проворчала она вслед внуку, прекрасно зная, что зонтику суждено остаться на своём месте. Она посмотрела на часы: полдень.
***
…. Ася с огромным трудом оторвала взгляд от книги и потянулась к тумбочке. Сейчас придёт Малинин, надо бы губы накрасить, наверное. Хотя… ну ещё минуточку. Ну ещё половину главы.
Ася снова опустила глаза – чтобы окончательно утонуть в книге. Её герой, почтальон Флери, мог бы назвать это погоней за небом. А погоня за небом требует от человека полной самоотдачи.
Поэтому, когда белая крашенная дверь палаты, уже даже не вызывавшая в памяти тоскливое стихотворение про смерть пионерки, скрипнула, впуская Яна Малинина, Ася этого не заметила и по-прежнему сидела на кровати, погружённая в чтение, а лицо её украшала напомаженная улыбка.
Впрочем, нарисованная вслепую улыбка была несколько шире, чем Асин рот, поэтому производила странное, чуточку жуткое впечатление. Но не на Малинина, который так и стоял в дверях, нелепый и преисполненный рефлексии, с букетом сиреневых астр, которые наворовал у монастыря, как герой Ремарка. Уголки глаз Яна угрожающе покраснели – но небо всё-таки смилостивилось над репутацией красавца-филолога и заплакало вместо него.
Минутная стрелка на Асиных часах дрогнула и переместилась на цифру 12, где её уже поджидала часовая. Где-то далеко над гостиницей часы пробили полдень.
…Сашка вышел из школы, подняв воротник, и закурил. Без зажигалки – его внутренней ярости вполне хватало сейчас не только на сигарету, но и на весь город, который, впрочем, уже полыхал, подожжённый осенью. Сашка закрыл глаза, и тут на нос ему что-то капнуло.
Гнев внутри медленно затихал. Сашка жадно ловил капли дождя губами, не открывая глаз. Надо, конечно, успокоиться и идти работать дальше. Столько монет ждут его в фонтанах города; столько загаданных желаний лежат в урнах, карманах, на тротуарах, цепляясь за счастливые автобусные билеты. Столько непоправимых слова сказано было сегодня – что ж, нужно проверить, что там с последствиями этих слов. Чего это ты размяк, Сашко. Говорят же – судьба-злодейка, так с чего твоя должна быть другой? И вообще: ты и то, чего ты хочешь – это противоположности.
- …Бедный мокрый зверь, - раздался у Сашки за спиной голос. Сашка открыл глаза.
Аня сидела на крыльце и растерянно глядела на серого кота Ваську, который с незапамятных времён жил на помойке за школой. Васька тёрся линялой шкурой об Анину штанину, щурил свой единственный жёлтый глаз и всем своим видом взывал к совести. То есть, говоря человеческим языком, вымогал еду.
- Ну не надо об меня тереться. У тебя блохи, а я медицинский работник. Что бы тебе дать поесть… о, у меня же сыр остался, - Аня потянулась к сумке, повернула голову и только тут заметила Сашку. Длинные Анины пальцы замерли в пяти сантиметрах от молнии. Спрятавшиеся на зиму веснушки на запястье, казалось, стали ярче – вылезли, небось, посмотреть в глаза своей судьбе?
Чёрт. Как двусмысленно это звучит.
- Васька не ест сыр, - Сашка кивнул на кота, как ни в чём не бывало. – Только колбасу. Докторскую. И молочные сосиски.
- Саша, - Аня откинула с лица чёлку и, кажется, совсем не удивилась. – Если вы про всех всё-всё знаете, вам же, наверное, совсем жить неинтересно.
- И блох у него нет, - невозмутимо продолжил Сашка, уже переместившийся на крыльцо рядом с Аней. – За ним в школе, в целом, следят. А что вы тут делаете, кстати? В такую погоду?
- То есть вы всё-таки знаете не всё? - Аня сощурилась и посмотрела на Сашу почти как Васька. Сашка подмигнул коту и перевёл взгляд на Аню. У неё были такие же, как у него самого, карие глаза с солнечными зайчиками внутри. Да блин, что же за дурацкое сравнение.
- Всего никто не знает. Потому что всё изменяется постоянно. Ну. Течёт.
- Omnia fluunt, omnia mutantur? - Аня, наконец, улыбнулась. – То есть Бетховена вы не знаете, но Гераклита читали? Интересно. Проводите меня до магазина, купим коту колбасы, а по дороге вы мне, так и быть, расскажете про ваши философские воззрения.
Сашка, конечно, Гераклита никакого не читал. Он вообще не знал, кто это такой – философ, наверное. Нёс, наверное, бред какой-то. Философы эти вечно городят какую-то заумь, не имеющую отношения к тому, что творится в мире. Сашка не нуждался в учителях-философах, чтобы точно знать, что души состоят из огня; что, не зная горя, человек не узнает и счастья. Что у противоположностей одна сущность. Что жизнь - как бесконечная кардиограмма, по волнам которой несутся, перемешиваясь, счастливые билеты, брошенные в фонтан монеты, всяческие надежды и слова, периодически сталкиваясь и меняя всё вокруг. И можно знать всё на свете про каждую щепку, что плывёт по реке – но вот она столкнётся с другой щепкой, и всё поменяется. Ха-ха. Если бы можно было, прочитав словарь, заранее узнать, чем кончаются все книги в школьной программе, жить было бы, в целом, гораздо легче.
Но только зачем тогда было бы писать все эти книги? И, в целом, жить?
Сашка мок под дождём и старался не наступать на Анино отражение в лужах. Аня, выглядывая из-под зонта, нисколько не смущаясь, рассказывала ему о своей новой жизни и вербовала на починку старых тумбочек в больнице на перекрёстке улиц Французского Революционного Писателя и Русского Революционного Читателя. Она махала руками, то и дело поправляла завивающиеся от дождя светлые волосы, которые лезли в глаза и щекотали ухо, и жаловалась на прогноз погоды.
- Почему-то в моём детстве прогнозы были гораздо лучше, - уверяла она. – А сейчас дождь как из ведра, а ведь в прогнозе не было ни слова про это!
- Ну, раньше моя бабушка работала в гидрометцентре синоптиком-предсказателем, - пожал плечами Сашка. Аня повернулась к нему, надеясь на пояснение – которое, впрочем, было совершенно излишне.
- А потом?
- Потом на пенсию вышла.
- У вас бывает пенсия?
По дороге туда-сюда сновали машины, над тротуарами качались зонтичные цветы (и их отражения в лужах). Мигали светофоры и вывески. Было очень странно идти по этому городу и разговаривать о тех, кто обеспечивал этому городу такую жизнь. Впрочем, все слова, оказывались неожиданно будничными. Пенсия. Подумать только, у них бывает пенсия! Ведь звучит совсем как у людей.
- У некоторых и работы-то не бывает. Разгон облаков в трудовую книжку как-то не запишешь, так, получается, и умирают безработными.
- А вы что, разве не бессмертны? - Аня совершенно искренне удивилась настолько, что позабыла о приличиях. Она как будто прыгнула с размаху на тонкий лёд и только в полёте поняла, что сделала.
- Так ведь никто не бессмертен, Аня, - Сашка первый раз за всё это время назвал её по имени. Он поймал Анин виноватый взгляд и очень искренне улыбнулся. – Вот я, например, запросто умру сейчас от голода – кота-то вы покормить хотите, а меня – нет.
Аня улыбнулась, извлекла из сумки плетёную авоську с яблоками, протянула Сашке – и исчезла в магазине.
Дождь зарядил с новой силой. Сашка стоял и думал, что большего искушения жизнь ему, кажется, никогда не подсовывала – ведь сумку из-под яблок надо будет вернуть. То есть встретиться с нею ещё раз. И ещё раз посмотреть в эти её глаза, странным образом похожие на его собственные.
***
...За окном темнело. Максимилиан Генрихович открыл форточку, из которой моментально потянуло осенней промозглостью и неблагоприятными прогнозами (хорошо бы только погоды!), и закурил.
Застигнутые неожиданным дождём люди спешили домой, недовольные и целеустремлённые, как муравьи, старающиеся успеть в муравейник. У приёмного покоя столпилось целое стадо машин «Скорой помощи».
У больничных ворот милостиво отключённая от капельницы Ася Энгаус в жёлтых сапогах и с жёлтым зонтиком и уже насквозь промокший, но, кажется, крайне по этому поводу счастливый Ян создавали философские пароходы путём уничтожения прошлогодней тетради с конспектами.
Зажужжал телефон на столе. Звонил Игорь – напомнить, что сегодня вечером играют «Прощальную симфонию».
- Я дежурю, - Макс стряхнул пепел на подоконник.
- Да-да, ты всегда специально дежуришь, чтобы не ходить. Только Асю отпусти, пожалуйста. Для неё это важно, а сама отпроситься она боится.
- Да пусть идёт, - Макс усмехнулся. – И намекни ей, кстати, что с такими способностями можно запросто сбегать из больницы, не привлекая тебя, и не только для того, чтобы спасать чьи-то невинные жизни или любоваться сонмом призраков, к которому она и так скоро присоединится. А для чего-нибудь поинтереснее. Существует вероятность, что я даже ничего и не узнаю. Но ведь она потрясающе скучный человек и плохо влияет на моего брата. Представляешь, Игорь, он начал меня слушаться! Я за него волнуюсь.
- Какой кошмар, - сочувственно отозвался Игорь. – Чего доброго он и мусор в урну выбрасывать начнёт. Или, ещё хуже, хамить перестанет.
…По свежезародившемуся, но уже очень бурному потоку, бежавшему вниз, с горы, прочь от красных больничных стен, пропитанных лекарственным запахом, сквозь одинаковые кварталы новостроек и покосившихся деревянных домов с развесёлым наличниками, туда, где свистели электрички и готовились уснуть на зиму в порту большие взрослые суда, спешил бумажный кораблик.
У него не было названия или порта приписки. Но зато по его клетчатой палубе тянулась написанная нетвёрдой рукой студента-филолога Яна Малинина надпись:
«Море – вода чистейшая и грязнейшая, рыбам пригодная для питья, людям – губительная. Так-то. Свиньи наслаждаются грязью больше, чем чистой водой. Короче, противоположности на самом деле едины, как бы говорит нам древнегреческий философ Гераклит».
***
Первым, кого увидела Аня, выходя с работы в понедельник вечером, был кудрявый парень в клетчатой рубашке, со следами бессонницы и крайне богатого внутреннего мира на лице. Как там говорил Валера? Ян, кажется? Студент-филолог, специалист по чужим снам? Фрейд по нему плачет, вот что. Аня понадеялась было, что коллега Оле Лукойе стоит здесь по чью-то ещё душу, но быстрота, с которой он отделился от стены при появлении санитарки Ивановой, оставляла мало места для надежды.
- Анна Сергеевна, - изрёк он, хватая Аню за рукав куртки. – Мне нужна ваша помощь, выслушайте меня, пожалуйста.
Глаза юного филолога напоминали при этом два чайных блюдца. Аня остановилась.
- Я Степановна, ну да ладно. Чего там у тебя случилось?
- Ну, в общем, Ася Энгаус, которая лежит в кардиологии… Ну, в общем, я её люблю и очень хочу ей помочь. Но я не знаю, как.
- Ну, не знаю, подари ей цветы, - Аня усмехнулась. – Или узнай у её лечащего врача, все ли положенные по квоте лекарства ей дают. Вдруг не все, и ты сможешь что-то купить.
Глаза Яна Малинина стали неожиданно колючими.
- Давайте, отшучивайтесь, как все. Я его спрашиваю про прогноз, но получаю только шутки про погоду. Я мог бы что-то понять из его снов, но ведь он с тех пор, как вы появились, напивается какого-то снотворного каждую ночь и вообще их не видит! Понимаете, Анна Семёновна, вас он хотя бы уважает. Я думаю, если его спросите вы, он вам ответит честно. Понимаете, я готов отдать всё за то, чтобы она выжила. Вообще всё. Так ему и передайте. Он может забрать у меня всё, я могу заплатить…
Ситуация, наконец, начала вырисовываться. Она оказалась вполне человеческой, понятной – и, увы, невесёлой. У девушки тяжёлый диагноз, а у лечащего врача тяжёлый характер (судя по тому, что Ян пришёл к Ане, лечащим врачом был-таки Максимилиан Генрихович), перспективы неясные, а парня никто не информирует, потому что он не близкий родственник. Как было бы хорошо, если бы наличием денег лечились все неизлечимые болезни! Жаль мальчика, он ещё не понимает.
- Ну, Ян, слушай… - голос Ани даже потеплел. – Я могу поговорить с Максимилианом Генриховичем, но ты же понимаешь, что не деньги всё решают.
Глаза у Яна были такие, что Ане стало страшно. Он тихо, хриплым шепотом выговорил:
– Я не про Макса, он делает всё, что может… Я про Сашу.
Судя по цвету его лица, этот мальчик сейчас сделал нечто невообразимое и сам в это не очень верил. Они стояли вдвоём, друг напротив друга в опустевшем холле; пожилая гардеробщица, кажется, задремала. С потолка в подставленное жестяное ведро с мерным стуком капала вода.
Ян уставился в пол, всем своим видом показывая, что в мире нет ничего интереснее рисунка на линолеуме. Гардеробщица грозно похрапывала, постепенно наращивая и громкость, и частоту звука.
Телефон в сумке у Ани издал какой-то протяжный, птичий звук.
«Да не бойтесь, Аня, выходите, я вас жду. Надо же мне отдать вам сумку?» - гласила надпись на экране. Судя по тому, что номер отправителя был неизвестен, а Анин телефон не умел издавать птичьих трелей, Сашка был опасно лёгок на помине.
Ян всё понял по выражению лица Ани и побледнел ещё сильнее (хотя Аня считала, что живой человек такого цвета быть уже не может).
- Извините. Я… я не хотел. Хотите, я вас отсюда заберу?.. Я умею летать и становиться невидимым, - скороговоркой выдохнул он. Аня представила себе, как, теряя сапоги и конспекты сумки, пролетает над Мотовилихой, как фанера над Парижем или героиня картины Марка Шагала, и против воли усмехнулась.
Надо было что-нибудь сказать. И Аня сказала:
- О как.
***
Сашка стоял, вальяжно облокотившись на осыпающееся старинное крыльцо, и курил. Его длинные чёрные волосы были собраны в хвост вместе с запутавшимися в них осенними листьями.
Несмотря на то, что дождь лил как из ведра, сигарета в Сашкиных зубах не гасла. Его римский профиль был, как всегда, украшен презрительной улыбкой. «Почему «как всегда»? – подумала Аня. Ведь она видела его третий раз в жизни, когда она, интересно, успела выучить улыбки этого человека?
- Здравствуйте, Аня, - Сашка тенью отделился от крыльца. – Я смотрю, вы тут мир познаёте?
- Слишком много информации, - честно ответила Аня. – Но я понимаю всё меньше и меньше.
- А что же у меня не спросите? Или вы тоже меня боитесь? – Сашка прищурился. Ане показалось, что он смотрит на неё почти с вызовом – но, может, это свет фонаря всё путал. Она открыла зонтик.
- Саша, я вижу вас третий раз в жизни и у меня даже нет вашего номера телефона. Как вы это себе представляете - мне что, выйти во двор и крикнуть «Саша, я запуталась, объясните мне?», напугать всех окрестных котов, перебудить всех старушек и взбаламутить всех, кого зовут Сашами?
- Это тоже сработает, - Саша пожал плечами. – Вы можете позвонить вообще по любому телефону, я отвечу. И если вам не нравится имя «Саша», вы можете называть меня иначе.
- Как?
- Да как угодно. Имена, в целом, произвольны. Так что вы там хотели у меня спросить?
Дождь и не думал становиться меньше. Аня вспомнила про Сашину бабушку-предсказателя погоды и пожалела, что у него нет ещё и бабушки-разгонятеля туч. Или есть?.. Сколько их вообще, что они делают и сколько ещё привычных вещей зависят от кого-то неведомого, от кого-то, кто, может быть, бродит по тем же улицам и работает в соседнем кабинете?
- Расскажите мне, кто вы все такие. Сколько вас? Зачем вы нужны и откуда берётесь? Ах, ну да, и ещё купите мне кофе, пожалуйста. - Аня поёжилась. – А не то я простыну, пропущу кучу занятий и перезаражаю всех в больнице. Если, конечно, у вас нет какого-нибудь специального супергероя-неудачника, который отгоняет микробов от людей.
- Зачем мы нужны – это хороший вопрос, - Сашка щёлкнул пальцами, окурок в его пальцах вспыхнул и пропал. – Пожалуй, самый главный. Считается, что мы есть потому, что нужны городу, чтобы оберегать его.
- А от чего вы его оберегаете? – поинтересовалась Аня довольно едко. – Вот Ян отгоняет кошмары от людей. Но кто сказал, что кошмары – это всегда плохо? Вот, например, если кто-то совершил что-то плохое и видит про это сны, потому что у него есть совесть. Так что же получается – ваш Ян избавит его от кошмаров и от заслуженных мук совести? Или эта его Ася: мне сказали, что она спасает людей от случайной смерти. Банально, но что будет, если она спасёт какого-нибудь малыша, подавившегося печеньем, а он возьмёт и вырастет в диктатора? Или человек, единожды сбивший на дороге кота, если это событие отменить, так никогда и не поймёт, что нехорошо превышать скорость.
Они медленно шли по слабо освещённой аллее. Мимо проносились редкие машины, шумел дождь. Сашка внимательно слушал и казался невозмутимым, но при этом курил, кажется, третью сигарету подряд. Всё также, без помощи зажигалки.
- Понятная логика, - кивнул он. – Но, если ей следовать, в целом, можно вообще никого не лечить и не учить. Вот вы, Аня, скольких детей биологии научили – вдруг кто-то из них вырастет биологическое оружие сделает? Или вот вы пациентам судно выносите, а вдруг там среди них маньяк какой лежит? И те, кого вы так метко называете супергероями-неудачниками, делают то же, что и вы. Дают людям шанс.
- А что они за это получают?
- Бессонницу, - Сашка ухмыльнулся и перекинул волосы на другое плечо. – Двойки за прогулы в университете. Ранние седые волосы. Сердечные болезни. Грыжу. Онкологию. Алкоголизм. В общем, то же, что и все. Так что, как видите, не очень-то мы и отличаемся от людей.
- И что, никто из вас так ни разу и не попробовал, например, лечить кошмары за деньги или 10 раз продавать одну шаньгу в буфете? – симметрично ухмыльнулась Аня.
- А вы спросите их, - Сашка пожал плечами. – Про меня, например. И они вам, может быть, расскажут, что я показываю фокусы на рынке и ворую деньги из карманов пассажиров в автобусе.
- Но они ведь не поэтому вас боятся, - Аня остановилась. – А, кстати, почему?
- Потому, что я иду за каждым из них. Я знаю многое про каждого из них. И, рано или поздно, каждому из них предстоит остаться со мной один на один. По-моему, ясно, что никто не хочет этого.
Все эти пафосные слова звучали из уст длинноволосого парня с сигаретой так просто и обыденно, как будто он рассказывал, например, про свою работу. Хотя подождите – ведь именно это он, по сути, и делал. Аня вздрогнула.
- И что, вы действительно знаете, когда каждый из нас умрёт?
Сашка вздохнул и в сердцах сплюнул.
- Да как же вам всем объяснить, что это, в целом, не имеет никакого значения? Допустим, я знаю – и что? Что изменится от того, что я вам это скажу?
- Ну, - Аня задумалась. – Если бы я узнала, что, мне осталось мало времени, я бы, пожалуй, потратила его на то, чего мне действительно хочется.
- А сейчас вам, в целом, что мешает так потратить это время? Почему для того, чтобы начать жить, как хочется, надо обязательно начать умирать? Почему-то всех накрывает этим сакральным знанием только тогда, когда я уже пришёл и от меня никуда не деться. Совсем. – Сашка остановился. Луч фонаря освещал левую половину его лица, оставляя правую в тени. Кажется, он улыбался, но выглядел при этом довольно жутко. Ане показалось, что глаза у Сашки горят не метафорически, а в прямом смысле.
- И от вас же и правда не куда не деться. И не откупиться, – не то спросила, не то сама себе ответила Аня.
- Нет, конечно. А что, вы уже хотите?
Шумел дождь. Медленно падали на землю листья. Философский пароход с изложением философии Гераклита, печально мок в канаве у дороги, не в силах долее оставаться наплаву. Сашка смотрел на Аню и думал, что она, конечно же, сейчас развернётся и уйдёт, потому что такой наглости люди обычно не терпят. Всё-таки бабка Рада была права: он всё равно взял и попытался, и вот теперь расплачивался за это.
Сашка прекрасно умел читать мысли – но в этот раз он впервые в жизни действительно блефовал. Он смотрел на Аню и внутренне готовился к тому, что видит её вот так в последний раз. Какой дебил вообще будет гулять поздно вечером по городу со своей судьбой? Или, если называть вещи совсем своими именами, со своей смертью?
- Знаете, Саша, я вам уже сказала, чего я хочу, - очень спокойно ответила Аня. – Кофе.
***
Старое пианино было безнадёжно расстроено. Так же безнадёжно был расстроен и Макс, обладавший на своё несчастье абсолютным слухом.
Когда Берта Исааковна была жива, она всегда чудом находила время, чтобы прийти и настроить этот чёртов клавир, хорошо конспирированный под груду хлама в актовом зале больницы. Действительно чудом: даже для путешественника во времени Берта Исааковна была удивительно занятым человеком, а ведь она ещё и преподавала в музыкальной школе и растила внучку Асю.
С тех пор, как её не стало, пианино пытались реанимировать всевозможные настройщики, но в конце концов сдались и признали этот случай безнадёжным. Оно понуро стояло в углу на сцене, покрывалось пылью и превращаясь в мебель – но, как оказалось, только прикидывалось. На самом деле всё это время старый инструмент, оказывается, ждал своего часа, чтобы отомстить.
И вот теперь тягучие фальшивые и неритмичные звуки, толкаясь друг с другом, просачивались сквозь узкую щёлочку под дверью актового зала и расползались по больнице.
Максимилиан Генрихович сидел за столом и писал истории, морщась, как от зубной боли.
- Иванова, вы знаете, что это такое? – поинтересовался он слабым голосом.
- Кошку в рояле закрыли? – предположила Аня, добросовестно драившая пол в ординаторской, несмотря на лёгкое похмелье и бессонную ночь.
- Это Бетховен. Третий концерт для фортепиано с оркестром. Должен быть. Какой вывод вы можете из этого сделать, Иванова?
- Что кто-то очень не любит Бетховена?
Солнечные зайчики, очевидно, изгнанные из школы Радой Аркадьевной, теперь резвились на деревянном полу старой больницы. Доски скрипели, стёкла дрожали. Рояль внизу не собирался сдаваться. После очередного аккорда Макс скривился так, как будто ему прямо в эту минуту без наркоза выдирали сердце.
- Кто-то очень не любит людей, Иванова. И не ценит собственную жизнь. Пожалуйста, пойдите вниз и скажите этому музыкальному импрессионисту, что, если он подойдёт к этому роялю ещё раз, я позволю всей больнице выразить ему свой восторг и не буду после этого его реанимировать.
- Его – это рояль? – скорее по привычке огрызнулась Аня.
- И рояль тоже, - пригрозил Максимилиан Генрихович и уронил голову на стол, страдальчески закрыв уши руками.
Аня, проклиная всё на свете, взяла ведро со шваброй и устремилась вниз по старинной скользкой лестнице, стараясь держаться за перила и не падать – границ своей неудачливости она по-прежнему не ведала.
Первый этаж словно вымер – впрочем, учитывая усердие неведомого пианиста, вполне возможно, что и правда вымер. С каждым шагом Аня всё больше чувствовала себя супергероем из американских комиксов и практически ощущала, как её чёрный халат превращается в серебристый плащ и развевается за спиной.
Она без стука распахнула жалобно застонавшую дверь актового зала и обнаружила за роялем рыжую пациентку кардиологического отделения Асю Энгаус. Ася восседала на пыльном старинном стуле, к её подключичной вене тянулась трубочка от грозно нависшей над девушкой капельницы, а пальцы её с видимым усилием хромали по клавиатуре, издавая просто нечеловеческие звуки.
Аня тактично закашлялась; Ася обернулась. У неё было красивое, хотя и весьма болезненное, лицо и огромные глаза, в которых… о как. В которых среди бела дня стояли слёзы.
- Что у вас случилось? – поинтересовалась Аня, забывая о своей священной миссии по уничтожению источника звука.
- Мне нужно срочно это выучить, а я не успеваю, - ответила Ася, и слёзы покатились по её щекам настоящим градом.
- Ну, спокойно, спокойно, вы же не умираете, - неуклюже, но философски откликнулась Аня.
- Именно что умираю, - Ася обратно повернулась к клавиатуре. – И мне нужно это выучить, пока я не умру.
- Вот с этого момента поподробнее, - Аня решительно поставила ведро рядом с роялем и уселась на пол. – Предположим, это и правда так. Вы сейчас собираетесь потратить своё драгоценное время на фортепианные экзерсисы? Серьёзно?
- Я должна, так всегда происходит, - очень спокойно ответила Ася. У неё было лицо человека, который всё решил, всё понял и со всем смирился. С этого лица, наверное, можно было писать картину. И вот это вот лицо страшно разозлило Аню.
- Да почему же вы все тут готовы бороться за благо человечества, но для собственного блага палец о палец никогда не ударите! Вы опять кому-то что-то должны. И вы будете этим заниматься сейчас? Серьёзно?
- Вы не понимаете, - Ася вздохнула. – Мы, когда умираем, попадаем потом в оркестр, чтобы играть для других таких, как мы. И…
- И поэтому вы вместо того, чтобы сходить, например, на свидание с человеком, которого вы любите и который готов свою жизнь поменять на вашу, собираетесь сидеть тут, играть на расстроенном пианино этого вашего Бетховена и ждать, что когда за вами придёт смерть, она спросит с вас домашнее задание? Да смерти плевать на вашего Бетховена. Вы что-то тут все слишком много думаете не о том. Судьба, смерть, все дела. Но я что-то ни от кого от вас ещё не слышала разговоров о жизни. И это меня, мягко говоря, удивляет.
- Но ведь судьбу правда не обмануть! – пылко воскликнула Ася тоном одноимённой тургеневской героини.
- А вы пробовали? Хоть раз? Спорим, нет?
Аня аккуратно сняла с пюпитра ноты и достала из кармана зажигалку. Щёлкнула ею несколько раз. И ещё. Но только напрасно – у неё ничего не получалось. Ася следила за действиями санитарки Ивановой сначала с ужасом, потом с откровенной жалостью. Она сделала глубокий вдох и, кажется, собралась изречь свою победоносно смиренную сентенцию о том, что от судьбы никуда не деться, но тут дверь актового зала опять оглушительно застонала и нервно хлопнула.
Максимилиан Генрихович в несколько шагов пересёк актовый зал. Халат за его спиной развевался как крылья. Он оценил мизансцену, поправил заклеенные изолентой очки и презрительно скривился.
- И что вы хотите ей показать, Иванова? – едко поинтересовался доктор. – Что вы, значит, сильнее судьбы, да? На всё вам наплевать, да? Неудачница.
Он рывком извлёк из кармана халата спички и поджёг ноты, глядя в Асины желтовато-карие глаза своими зелёными.
Рыжий, как Ася Энгаус, огонь весело побежал по нотным строчкам, пожирая их в бодром темпе allegro con brio. Бумага, съёживаясь и чернея, падала в жестяное ведро.
Невидимый никому, Сашка сидел на подоконнике, накручивал на палец плетёную авоську из-под яблок и криво улыбался.
-
-
23.11.2015 в 09:00Больше яркости!
этот чёртов клавир, хорошо конспирированный под груду хлама в актовом зале больницы
-
-
23.11.2015 в 09:00-
-
23.11.2015 в 09:08-
-
23.11.2015 в 10:08-
-
23.11.2015 в 10:20-
-
24.11.2015 в 02:23-
-
24.11.2015 в 05:54-
-
24.11.2015 в 06:12