And when the sounds of laughter still echo in your dreams,
The smoke screen disappears, and nothing is what it seems,
And your tears have been worthwhile:
They got you through
to a different place and time, where all is new.
Poets of the Fall
Всех, кого ты так сильно любил, обязательно встретишь снова
Ундервуд
читать дальше
Телефон для пациентов был один на всю больницу. Большой, серый, он висел на стене в конце длинного отделения кардиологии. Стена вокруг телефона, несомненно, впечатлила бы археологов будущего, ведь ее покрывали тайные письмена самого разного толка.
Слова не подлежали расшифровке, наслаивались друг на друга, смешивались и сливались в какую-то одну бесконечную историю. Казалось, что это брызги разговоров, которые по ошибке расплескались из телефонной трубки – или просто не дождались ее, потому что в любое время дня к телефону тянулась очередь. На ночь телефон засыпал вместе со всем отделением, но, увидев у входа в отделение Марину, сонная дежурная медсестра молча махнула рукой: иди. И тут же попятилась.
- Рада Аркадьевна, нам нужно поговорить, - прикрывая рукой трубку, прошептала Марина.
- О чем же? – рассеянно поинтересовался сонный голос на той стороне. – Ах. Да, поздравляю. Я слышала, у вас… извини, у тебя сын? У тебя что, уже с ним проблемы?
- Спасибо, Рада Аркадьевна, проблемы, кажется, не у меня, а у вас, - Марина усмехнулась. Смех рассыпался по полутемному отделению, как желтые витаминки из банки, и запрыгал по желтоватому линолеуму в пятнах зеленки, закатываясь в закрытые двери палат, из-под которых тянулись по полу узкие полоски света.
- Почему это? – холодно спросила Рада Аркадьевна. – Тебе что-нибудь нужно? Будущее я не предсказываю даже из уважения к покойному Генриху, сама знаешь. Что у тебя с ребенком?
- С ним все в порядке, просто первым делом после рождения он… он исчез, - прошептала Марина, давясь нервным смехом. С поста в середине коридора высунулась рассерженная медсестра и погрозила Марине кулаком, а потом суеверно перекрестилась.
- Марина, рассказывай, - попросила Рада Аркадьевна, с которой разом слетели и сон, и скепсис. – Его что, похитили?
- Нет, нет, Рада Аркадьевна. Его час искали в панике медики, все на ушах, а он, понимаете ли, спокойно спал в своей люльке. Просто стал невидимым. Потом появился обратно – и, кажется, уже доволен произведенным эффектом.
На том конце трубки стало тихо. Где-то завыла сирена скорой помощи. В палате заплакал ребенок. Прозвенел за окном трамвай, поворачивая и уходя вниз, к спящей замёрзшей Каме.
- И что теперь?
- Нас перевели в больницу, обследовали быстро и теперь утром выписывают. Все в порядке – кроме того, что он периодически исчезает, а это ненаучно, и все уже в курсе. Выписывают в 7 утра, чтобы никто не видел, если это случится опять.
- Хорош парень! Настоящий сын Генриха, - почти с гордостью изрекла Рада Аркадьевна.
- Ну да – разве что он не сын Генриха, - усмехнулась Марина. – Но я подумала, что всем будет лучше, если вы сразу на него посмотрите.
***
Марина, под недоуменные взгляды медсестер спускавшаяся по скользкой рампе приёмного покоя (чтобы никто не увидел) со свертком на руках, сразу поняла, что формулировать запрос надо было яснее.
Потому что во дворе её поджидала целая толпа, о которой она в любых иных обстоятельствах предпочла бы ничего не знать. Возглавляли толпу Берта, невысокая эксцентричная женщина с кудрявыми рыжими волосами и скрипичным футляром в руке, и незнакомый Марине очень пугающего вида старик с косматой бородой в капитанской фуражке и явно повидавшей мир тельняшке. Старик безостановочно курил. Женщина размахивала руками и уговаривала его немедленно прекратить.
За ними стояли и явно бурно обсуждали происходящее Рада Аркадьевна, а также молодая блондинка в шарфике в горошек с большим букетом полевых цветов и и чем-то очень недовольная пожилая женщина в форме кондуктора трамвая.
- А муж вас не встречает? – осторожно поинтересовалась медсестра.
- Муж в заповеднике перелетных птиц встречает, - усмехнулась Марина. – Он вообще еще не в курсе, что у него сын родился, а не дочь. Ну да вы не переживайте, ему передадут.
- А это… за вами? – медсестра подозрительно покосилась на толпу.
Марина собралась было ответить, что, конечно же, нет, но именно в этот момент маленький мальчик в теплом одеяле оглушительно заорал. Медсестра тревожно огляделась. Пожилой капитан выпустил кольцо дыма, какому позавидовал бы Гендальф Серый. Кондукторша сморщилась, как курага. Рада Аркадьевна полезла в сумку – хорошо бы за какой-нибудь погремушкой, зря она, что ли, предсказатель? Девушка с букетом ромашек опустила глаза. В воздухе несмотря на мороз пахло яблоневыми цветом и почему-то свежим хлебом: видимо, везут в магазины с завода.
- Ля диез! – восторженно констатировала рыжая скрипачка.
Словно почувствовав одобрение, младенец заорал еще громче, и Марина готова была поклясться, что лицо у него при этом было очень довольное – правда, недолго, потому что почти тут же, не переставая орать, он стал невидимым.
Марина вздрогнула и почувствовала, что у нее дрожат колени. Медсестра побледнела до цвета известки на больничных стенах и спешно отступила обратно на крыльцо – но рыжая скрипачка за секунду, словно по щелчку пальца оказалась рядом и подхватила Марину под локоть.
- Все в порядке! Ребята, это Марина, - сообщила она. - А это…
- Пока не знаю. Мы думали, что будет девочка, - усмехнулась Марина. – Инна.
- Ну так назовите Яном, - невозмутимо предложила Берта. – Так даже и лучше. Тебе нравится?
Невидимый ребенок завопил так, что задрожали стекла – и Марина почему-то была уверена, что это боевой клич торжества.
Ну а что – хорошее имя.
***
На плите закипал чайник, на столе поджидал самодельный диетический торт, на гладильной доске высилась целая стопка пеленок, ползунков и каких-то еще неведомых, но явно нужных вещей, а в коридоре на стене уже висел график дежурств, составленный, впрочем, каким-то загадочным образом. Марина готова была поклясться, что имена в нём постоянно меняются, но думать об этом не хотелось.
Волшебники неожиданным образом проявили себя отличными помощниками и даже почти не мешались под ногами – хрупкая, но очень решительная Берта быстро нашла каждому стул, чашку и дело. Теперь, когда все были усажены, а юный Ян наделен именем и уложен спать, на кухне воцарилась совершенно неожиданная тишина.
- Спасибо вам, - наконец, сказала Марина. – Но что мне с ним делать дальше?
- Надо воспитывать, - важно сообщил капитан.
- Книжки хорошие читать, - добавила кондукторша, многозначительно похрустывая сушкой. – И чтоб знал историю своего города! Пригодится.
- Мариночка, музыку с детства слушать надо, - не преминула заметить Берта. – Вы ведь любите музыку? Генрих говорил, что вы прекрасно танцуете…
- Нужно с детства показывать мальчику природу, - прошелестела светловолосая девушка в шарфе в горошек. – Чтобы он берег ее и понимал.
- Замечательные советы, - саркастически ухмыльнулась Марина. – Но он, видите ли, исчезает. Посоветуете музыку, чтобы он сохранял видимость? Или, может, книжку? Что мне сделать, чтобы это прекратилось?
- Да ведь он все равно будет исчезать, - очень серьезно ответила Берта. – И, может быть, делать еще что-нибудь. Но мы должны так его вырастить, чтоб он не использовал это себе и миру во вред.
- Ну да, делов-то, кто-то во времени перемещается, а кто-то исчезает, а кто-то вообще ушами шевелит, - хохотнул капитан. – Это не проблема. Вот у нас был случай на пароходе, там один парень…
- Вы можете его видеть? - резко прервала его Марина. – Когда он там? А вдруг он невидимый об угол убьется? Кто-нибудь может? Есть такой волшебник в нашем городе?
Наступила тишина. Все смотрели в чашки. Капитан старательно размешивал сахар, стараясь не звякнуть ложечкой. Девушка в горошек снова спряталась за своими ромашками. Рада Аркадьевна достала какую-то газету и теперь сосредоточенно сверялась с ней.
- Генрих может, - наконец, дожевав баранку, высказалась кондукторша.
- Генрих умер, Аида! – зашипела на нее Берта.
- Какая разница? – искренне удивилась та, и тут Марина вспомнила, что она правда представилась Аидой Хароновной. – Тебе что, принципиально важно, чтобы воспитатель был живой?
Марина закатила глаза и сделала глубокий вдох. Потом еще один – но губы все равно дрожали, на носу, кажется, уже повисла идиотская капля, а потолок выглядел подозрительно акварельно размытым. Она думала, что эта история закончилась 6 лет назад, но у судьбы, очевидно, были иные планы.
***
Близился конец декабря, а снега в этом году так и не было. Листья и грязь быстро налипали на колёса детской коляски и немного зловеще шуршали в окружающей тишине. Марина помнила, что городской шум никогда сюда не долетает, но было всё равно не по себе, даже воздух среди голых чёрных веток казался каким-то серым. Она дошла до старого тира, над которым высилась раскидистая липа – возможно, самое старое дерево в этом парке, и в нерешительности остановилась. Заглянула в коляску и тяжело вздохнула: та по-прежнему выглядела пустой. Значит, надо собраться с силами и идти дальше.
Марина никогда не была здесь зимой, и поэтому в глубине души даже была слегка разочарована, что в парке, где собираются волшебники, не вечное лето. Да чёрт с ним с летом, почему же даже тут всё та же серая, горькая и грустная грязь, как и везде? Где же снег?
…Судя по тому, что все скамейки перед пустой сценой были заняты, концерт уже начался - просто она, простая смертная, не слышала его. «Ну конечно, - раздражённо подумала Марина, устраиваясь на самом последнем ряду. – Как ты могла хоть на минуту забыть о том, кто ты и кто они?»
Она переводила взгляд с пустой коляски на пустую сцену и чувствовала, как в груди нарастает обида и боль. Она закрыла глаза и закусила губу. Когда же всё стало так и как же ей снова попасть в этот мир, который ей не принадлежит? Конечно, у Генриха был бы ответ на этот вопрос, но как она найдет его теперь? И что скажет ему после стольких лет?
«Чёрный кот по имени Пират срочно ищет дом. Хромает на переднюю лапу, но это его не останавливает. Пожалуйста!! Звонить в любое время по телефону…»
Марина проходила мимо этой доски объявлений каждый день по пути на работу и каждый раз надеялась, что кота забрали, но телефон уже размыло сентябрьским дождём так, что невозможно было прочитать. Объявление висело на остановке уже почти две недели, но никто так и не оторвал от него ни листочка.
«Куда тебе хромой кот в общежитие? – спросил рациональный внутренний голос. Он, в общем, был прав: они жили в комнате втроём, места было очень мало, да и поесть досыта студентки-ветеринары в перестроечной Перми могли не всегда. Марина представила себе хромого кота в тесной комнате с заклеенным изолентой окном, посреди библиотечных учебников и развешенной под потолком мокрой одежды: вот кот грызёт тапок, кидается на свою тень на стене, гоняет крышечку от фотоаппарата Гузель, играет с бумажкой, устраивается спать на втором этаже кровати…. Он вообще сможет туда забраться? Или будет спать с Ленкой внизу? Впрочем, может с лапой всё не так плохо, и они смогут кота вылечить? Удалось же ей буквально поставить на ноги кошку коменды Розы Савельевны в прошлом году!
- Спрошу девочек, - решила Марина, отрывая листочек с практически неразличимым номером телефона. – А потом позвоню. Если разберу что-то, конечно. Может, кота уже и забрали, просто объявление забыли снять.
Внутренний голос вздохнул: почему-то в исходе дела он не сомневался. И правильно: Ленка с Гузелью сразу согласились, что надо позвонить и, если что, взять Пирата в общагу, потому что у хромого кота мало шансов, а они все если что, и полечить смогут. Даже Роза Савельевна, которая заглянула в комнату во время разговора, махнула рукой: правила, конечно, не велят, но кому ещё забирать хромых котов, как не ветеринарам? Тем более в такое время. Теперь Марина стояла у телефонного автомата у входа в общежитие и изо всех сил вглядывалась в цифры на листочке – и, как ни старалась, не могла их прочитать. В конце концов она набрала номер почти наобум.
- Алло, - почти сразу отозвался на том конце трубки приглушенный и очень удивлённый мужской голос.
- Здравствуйте, я по поводу Пирата… То есть кота, я на остановке видела объявление… - быстро поправилась Марина. Кажется, она всё же попала не туда. Как глупо, только 2 копейки потратила зря.
- Здравствуйте, - обрадовался голос. – Я даже и не думал, что кто-то позвонит. Пират будет очень рад. Наверное, вы сначала хотите с ним познакомиться?
- Да, - облегчённо вздохнула Марина. – Я могла бы зайти сегодня вечером?
- Конечно, как вам удобно. А где вы живёте?
Марина назвала угол улиц, на которых стояла общага.
- О, я живу за углом, - отозвался голос. - Просто проходите до первого поворота, за ним будет двухэтажный кирпичный дом, там один подъезд. Я живу на втором этаже. Буду ждать вас, я дома.
- А кого спросить? – спохватилась Марина.
- Генриха, - немного смутился голос в телефоне. – А вы…
- Марина. До встречи!
Воспоминания накатили так ярко, что Марина забыла, где находится. Она почувствовала солёный вкус на губах, вытерла перчаткой глаза – и в этот момент услышала музыку. Играли Вальс из сюиты Свиридова «Метель». Сердце Марины пропустило удар, и она медленно открыла глаза. По краю сцены и на пюпитрах у призрачных оркестрантов горели свечи, освещая сосредоточенные и немного прозрачные лица. Марина не знала никого из них, но похожего на чёрную птицу дирижёра, стоявшего к залу спиной, она не перепутала бы ни с кем. Никогда.
…Они сидели вдвоём на подоконнике настежь открытого окна. К большой керосиновой лампе со всех сторон слетались из майской ночи бабочки и кружились вокруг, почему-то не обжигаясь.
- Генрих, а что ты видишь, когда смотришь в это окно? – спросила Марина, накручивая на палец прядь кудрявых волос.
- Набережную? – не понимая, к чему она клонит, Генрих просто начал перечислять всё, что видел. - Дубы в Горьковском Саду… фонтан у Драмтеатра. Яблони возле медицинского института. Паровой Молот на Второй Вышке. А что? Очень красивый вид…
- Видишь ли, - сказала Марина осторожно. – Просто… в городе нет точки, из которой все они были бы видны одновременно. Это очень красиво, но это невозможно
- Я… никогда не задумывался об этом, - Генрих заметно побледнел. Он помолчал несколько секунд и решился:
- Я не знал. Потому что я никогда не был снаружи.
- Что?..
- Марина, назови адрес этого дома? – он горько усмехнулся. – Тебе никогда не казалось странным, что до него так легко дойти из любого места?
- Я думала, что мне кажется, потому что я… всё время хотела здесь оказаться, - Марина покраснела. – И поэтому неосознанно оказывалась рядом.
- Наоборот. Это дом оказывается рядом – для тебя, - Генрих смотрел на лампу. – Это Дом Одного Окна. Он всегда рядом для того, кому нужен. Для тех, кому некуда пойти, или для тех, кому нужна помощь. Или для тех, кто заблудился и ему нужен маяк – они увидят свет этого окна, и оно выведет их к дому, где бы он ни был. Так было столько, сколько стоит этот город. Меняемся только мы – хранители, которые делают его таким. Я знаю, что это звучит как безумие, Марина, но я не существую вне этого дома. А он не может существовать без меня.
«Но это же безумие, - сообщил Марине рациональный голос, но даже он понимал, что это правда. Из окна доносился запах майских цветущих яблонь у медицинского, и звуки фортепиано. И всё, за что она любила этот город, казалось, складывалось в мозаику и было вроде бы рядом – но, оказывается, не для того, кто этот город охранял.
- А если дом становится не нужен человеку?
- Тогда он больше не найдёт сюда дорогу, - Генрих поднял глаза.
- Даже если он нужен хранителю?
- Увы, - Генрих грустно рассмеялся. – Волшебство работает только в одну сторону.
- Я очень хотела бы пообещать тебе, что я никогда не оставлю тебя здесь одного… - начала Марина.
- Не надо ничего обещать, - Генрих осторожно обнял её. – Чудеса не любят громких слов.
- Ты же волшебник, - Марина засмеялась. – Мог бы уже привыкнуть к чудесам!
- Это не одно и то же. Чудо мне страшно даже назвать вслух.
- Тогда не называй, - Марина закрыла глаза и коснулась губами его щеки.
Оркестр играл «Романс», когда из пустой коляски раздались заинтересованные звуки. На всякий случай оглядевшись, Марина достала из коляски своего невидимого сына и протянула ему бутылочку с молоком. Бутылочка тут же исчезла в воздухе. Ян устроился у неё на коленях и непривычно затих. «Слышит ли он музыку? – подумала Марина. – Видит ли музыкантов? Он ведь волшебник – значит, должен? Но если дело в волшебстве, то почему же её слышу я?»
Максу было уже 17, а она так и не поняла, как же это работает. Её старший сын, до боли похожий на своего отца всем, кроме цвета глаз, почему-то не оказался волшебником и поэтому не смог стать Хранителем после смерти Генриха, хотя оба, Марина знала, хотели этого больше всего на свете.
Ей всегда казалось, что это несправедливо – но она никогда не понимала порядки Дома Одного Окна.
…Когда родился сын, Марине с ребёнком пришлось уйти из Дома Одного Окна. Не вызывать же, право слово, терапевта по адресу «Поверните за угол налево, где бы вы ни находились – только, пожалуйста, очень сильно захотите нас найти?» и не писать в свидетельстве о рождении «Дом Одного Окна, общество с неограниченной ответственностью»? Они с Генрихом оба понимали, что это неизбежно, тем более что весь Профсоюз Волшебников (а именно так назывались сборища по пятницам и субботам, являвшие собой помесь камерного концерта с азартными играми и философскими диспутами) почему-то сразу постановил, что маленький Максимилиан (как мы помним, Марина любила детективы и назвала сына в честь персонажа романа «Ребекка», раз уж у него всё равно фамилия Винтер!) должен расти среди людей – но это было тяжело. И хотя Генрих радовался и возился с сыном в любую свободную минуту, в его взгляде постоянно жило ожидание, которое так и не сбылось. Макс был очень похож на отца во всём – кроме волшебных способностей. Он совершенно обыкновенным образом съезжал вниз по перилам старинной лестницы в Доме Одного Окна, исключительно при помощи холодной логики выяснял, в каком из бесконечных ящиков монументального серванта лежат ножницы, которыми так здорово резать шторы, и без всякого волшебства мог довести любого как до слёз радости, так и до белого каления.
Марина с Максом жила теперь в другом общежитии (вскоре к ним переехал и Пират): она поступила в аспирантуру биологического факультета, чтобы изучать заветную орнитологию, подрабатывала в зоопарке и ветеринарной больнице. Макс ходил в ясли и каждый день удивлял родителей новыми словами - не всегда приличными, но всегда уместными.
Каждый день Марина приводила его в Дом Одного Окна, но Генриху не всегда удавалось провести с ним время. За эти годы Марина видела мужа в роли психолога, врача, учителя, слесаря, детектива, часовых дел мастера – да, в общем, любого человека, чья помощь может выручить из беды. Марина старалась помочь Генриху как могла. Чем тяжелее становилась жизнь в стране, тем больше было посетителей и в Доме Одного Окна, и иногда, выслушивая чужие истории, Марина думала, что лучше бы Максу не видеть столько горя с ранних лет – но Макс как будто бы всё понимал и искренне улыбался даже тем, кого Марина пугалась.
В спокойные вечера они втроём сидели на полу в кабинете. Генрих читал вслух Маринины любимые романы или устраивал театр теней, ворон периодически многозначительно каркал из-под потолка, Макс строил из книг башни. Иногда Марина с Генрихом, подхватив на руки Макса, танцевали под старинный патефон. Керосиновая лампа на подоконнике горела, что бы ни происходило за окном, и её тёплый свет согревал не только тех, кто снаружи Дома, но и тех, кто внутри.
Ян вёл себя подозрительно тихо. Марина в очередной раз неосознанно нашарила рукой невидимую щёку и нос, чтобы убедиться, что он дышит. Мальчик недовольно фыркнул – поскольку он был непрерывно невидимым уже неделю, материнская паника его порядком достала. Ещё сильнее она, видимо, достала Макса, потому что он не появлялся дома уже несколько дней.
По иронии судьбы он снова жил в Доме Одного Окна – и Марина всё чаще думала о том, что на самом деле Макс повторяет вовсе не путь своего отца, а историю своей матери. O, Fortuna.
…Марина вышла из деканата на ватных ногах и прислонилась к стене. Она ещё раз перечитала письмо, которое ей вручил, улыбаясь, научрук. Её диссертацию и последнюю статью высоко оценили ведущие орнитологи Байкальского заповедника, и теперь они приглашали Марину поработать с ними, исследовать миграцию птиц. Это была её мечта, и профессор, передавая письмо, просто светился от радости. Она и сама сперва подпрыгнула (подумаешь, серьёзный человек, кандидат наук!) – и тут же поняла, что уехать она может только одна.
Марина стояла посреди шумного коридора и как никогда ощущала абсолютное одиночество.
Макс пропадал в Доме Одного Окна всё чаще. Кажется, ему удалось невозможное: заставить волшебников считаться с его мнением и терпеть его в Доме несмотря на его возраст и очевидное теперь уже всем отсутствие волшебных способностей. Острее его языка был только его ум – и хотя Марина была рада, что Макса ценят и уважают, ей было больно, что её саму эта странная суматошная жизнь среди волшебства, но без чудес, так и не приняла. Макс, скорее всего, решит остаться, но будет только рад за маму и, конечно, справится. Тем более что это ненадолго. Но как сказать Генриху? Как сказать, что с работы в зоопарке её сократили, а на зарплату от преподавания им с Максом не прожить? Она давно застряла между двумя мирами и растеряла друзей, которым нельзя рассказать, кто её муж и почему он не живёт с Мариной и Максом. Но посередине между мирами не выжить, когда нечего есть.
Генрих никогда не выйдет из дома – и не вышел бы даже если бы у него была возможность что-то изменить. Он никогда не покинет этот город, потому что он в каком-то смысле и есть этот город. Главный волшебник следит, чтобы нити судеб, линии на карте, не запутались, не оборвались раньше времени… Только вот за своей почему-то не уследил. В последнее время они с Мариной виделись мало и урывками: она работала и писала диссертацию, в которой Генрих не понимал ни слова, да и не мог понять – когда опустели магазины и на многих заводах просто перестали платить зарплату, хранителю Дома Одного Окна было не до редких птиц и студентов.
Марина всё ещё старалась помочь мужу как могла, но она чувствовала, что они отдаляются друг от друга всё сильнее. Они давно не разговаривали ни о чём, кроме Макса и дел Дома Одного Окна. Иногда Марине казалось, что Генрих постепенно становится бесплотным, потусторонним, и тогда она старалась мимоходом прикоснуться к нему - чтобы просто ощутить, что волшебник ещё здесь. Иногда она думала, что причина его усталости и разочарования на самом деле в ней – в том, что она, Марина, любовь его жизни, не волшебница.
Когда-то она выбрала Генриха, а не свой мир, и ушла к нему в Дом Одного Окна. Но сейчас…
«Сейчас ты должна выбрать между ним и собой, - мрачно подсказал рациональный внутренний голос. – Ты любишь его – но ты уже знаешь, что ты выбрала, Иначе это была бы не ты».
- Я спрошу его, что мне делать, - сказала Марина себе. – И если Генрих попросит меня остаться, значит, так тому и быть.
Она накинула на плечи пальто и выбежала из корпуса под мелкий колючий дождь, по пути вдевая руки в рукава. Миновала проходную университета, нырнула в арку под железнодорожными путями, повернула – и увидела перед собой вокзал. Сердце ушло в пятки. Она несколько раз моргнула, развернулась на каблуках и снова побежала в арку, чтобы сделать поворот с той стороны. Начинался ливень. Марина бежала, не видя дороги, к следующему повороту, но перед ней снова и снова открывались только улица или вокзальная площадь с сутолокой, стадами автобусов и косым дождём, серыми штрихами перечёркивавшим её прошлое и первую любовь.
- А если дом становится не нужен человеку? – прозвучал у Марины в ушах её собственный голос.
- Тогда он больше не найдёт сюда дорогу, - ответил ей Генрих сквозь время. – Волшебство работает только в одну сторону.
…В пятницу накануне отъезда в заповедник, Марина допоздна засиделась на кафедре. Макс позвонил и сказал, что останется в Доме Одного Окна на концерт, но обязательно придёт ночевать и проведёт с ней субботу – и в ожидании этой субботы Марина не понимала, что с собой делать теперь: ни друзей, ни привычек, только чувство вины и растерянности. Ну, и любимые перелётные птицы в атласах. Так что почему бы и не поработать, когда все ушли?
Неожиданно дверь открылась, и в кабинет ввалился насквозь мокрый от дождя, но очень довольный доцент Славка Малинин – человек легендарный и немного безумный. Большую часть года он безвылазно проводил на биостанциях и в экспедициях, возвращаясь в город только на семестр, чтобы исполнить свой педагогический долг и прочитать курс по орнитологии. Помимо собственно Славкиных студентов на этот курс ходили все, от первокурсников до профессоров – потому что молодой учёный с одинаковой страстью рассказывал и про экологические группы птиц, и байки о том, как они с коллегами-хироптерологами заблудились в какой-нибудь Дивьей Пещере. Байки были всякий раз разные – как и научные данные, которыми Славка щедро делился со студентами.
- Маринка, чего это ты так поздно? – спросил Славка. – Что-то случилось? Ты в последнее время сама не своя.
- А что, заметно? – Марина вздохнула. – Так, дома проблемы.
- Расскажешь? Может, легче станет, - предложил Славка. – Ты же знаешь, я и захочу, никому не скажу. Кроме лесной завирушки, пожалуй. А ей всё равно никто не поверит.
Марина неожиданно рассмеялась:
- Да там такая история, что ты не то, что завирушке, а мне не поверишь.
- Вызов принят, - Малинин повесил промокшую штормовку на стул и забрался на подоконник. – Рассказывай.
Она сама не ожидала, что решится вдруг рассказать Малинину всё – от объявления про кота и до осеннего вечера, когда она не смогла найти дорогу к Генриху – но слова слишком долго копились внутри, и рациональные доводы внутреннего голоса просто смыло лавиной истории. Дождь за окном кончился. Окна других корпусов за окном постепенно погасли. Славка не перебивал – он умел слушать так, что Марине было нестрашно рассказывать.
– Вот так я предала любимого человека и оказалась, наконец, не между, а в одном мире, но совершенно не знаю, зачем я в нём теперь нужна и где теперь моё путеводное окно.
– Можно, я тоже тебе кое-что покажу? – после минутной паузы спросил Малинин. - Пойдём, а потом я тебя отвезу, куда скажешь.
Славка усадил Марину в свою убитую километрами бездорожья «Ниву», которая с рёвом выехала с территории университета, пронеслась мимо вокзала и остановилась во дворе огромного сталинского дома над сквером Дзержинского.
- Пошли, - пригласил Славка, распахивая дверь. – Чрез тернии к звёздам!
- Куда?
- На крышу. – он достал из кармана увесистую связку ключей и в свете фонаря начал искать нужный.
- Ты здесь живёшь?
- Нет, конечно, - он рассмеялся. – Но у меня есть свои тайные места: люблю быть ближе к небу и птицам.
Они тихо, стараясь не шуметь, поднялись по лестнице на последний этаж, Славка своим ключом открыл дверь чердака и помог Марина выбраться наружу. Дождь кончился, но наверху было ветрено. Рассыпанным бисером светилась внизу улица Ленина. Медленно ползли к вокзалу несколько янтарных ниточек – поездов, а за ними – сияющей августовской паутинкой раскинулся Парковый. За спящими кварталами университет и промзоны таинственно темнела Кама. В мокром осеннем воздухе слышались гудки поездов и, Марине казалось, обрывки разговоров оттуда, снизу, с земли, где огни и люди кажутся такими большими. Это тоже был был город – и в отличие от мозаики за окном Доме Одного Окна, Марина в первый раз увидела его целым.
- Его окно – оно же тоже где-то тут, продолжает светить среди других путеводных огней. Оно рядом, потому что тоже часть этого мира. Ведь мир на самом деле один, и он - твой, - очень серьёзно сказал Славка. – Вот он, на ладони, сколько захочешь взять. Мне кажется, первый вопрос не в том, зачем миру ты – а зачем мир тебе. Подумай, и тогда мир ответит.
Сцена была украшена свечами, как в рождественских фильмах. Только сейчас Марина заметила там, где должна была быть левая кулиса, нарядную ёлку. Точно, новый год… когда же он? Завтра? Немудрено перепутать даты, ведь уже 6 лет они с Максом не праздновали.
«До чего же причудлива жизнь, - поняла вдруг Марина. – Ведь спустя 6 лет я всё-таки пришла к тебе».
…Ветер завывал так, что биологам, расположившимся на полу в университетском кабинете, было плохо слышно друг друга. Надежды улететь до Нового Года и добраться домой таяли с каждым часом – чего нельзя было сказать о снеге за окном. Термос с горячим сладким чаем пускали по кругу, кто-то достал гитару, и все шутили, как могли, но настроение было подавленное.
- Винтер-Малинина здесь? Вас к телефону, - в кабинет заглянул вахтёр.
Марина, дремавшая на рюкзаке у окна, подскочила. Кто мог звонить ей из дома, да ещё и на вахту местного биофака? Малинин остался в заповеднике, благородно уступив ей единственный билет до Иркутска, чтобы Марина встретила Новый Год с Максом. Но на биостанции нет телефона. К тому же этого номера не знала даже она сама, уж тем более Макс. Если только это не…
- Может быть, мы могли бы встретиться? – в телефонной трубке Марина действительно услышала голос Генриха и испугалась, до чего же слабым он был. Они не виделись уже несколько лет – только общались по телефону, в основном по поводу Макса, который с одинаковым остервенением проверял на прочность границы дозволенного и в мире своей матери, и в мире своего отца. О том, почему Марина не приходит, они никогда не говорили с тех пор, как Марина позвонила ему из телефона-автомата и в слезах сказала, что больше не может сделать нужный поворот. Генрих не просил её вернуться - волшебство не оставляло места ни для недопонимания, ни для надежды.
- Генрих, что случилось? – спросила она. – Я в Иркутске, самолёты не летают из-за погоды, и, видимо, я вернусь в Пермь только в январе. Я постараюсь сразу зайти. Если…
«Как это сказать? – подумала она. – Если я найду Дом? То есть – если я буду достаточно хотеть тебя видеть?»
- Если у меня получится, - честно сказала она.
- Могу я хотя бы тебя увидеть? – голос волшебника ощутимо дрожал. - Хотя бы раз. Я обещаю, я не буду ни о чем тебя просить. Я хотел бы просто после стольких лет увидеть тебя. Мне больше ничего не нужно.
- Генрих, что случилось? Ты болен? - сердце Марины сжалось. – Поверь мне, я хотела бы прилететь домой прямо сейчас. К Максу и к тебе. Честно. Сижу на базе на рюкзаке, но погода нелётная уже два дня. Что случилось? Тебе нужна помощь?
- Прости. Я не должен был тебя тревожить. Я не знаю, чем я заслужил это наказание…
- Генрих, тебе есть кому позвонить? Пожалуйста, позови Макса. Позвони Берте. Я сделаю, что смогу. Обещаю. Первым же самолётом… Я не хочу заставлять тебя страдать, но тут разве что если местные волшебники разгонят эту метель.
- Да, да, прости, я понимаю, что ты не хочешь заставлять меня страдать. Просто… просто так получается. С Новым Годом тебя. Будь счастлива.
- И тебя с Новым Годом. Береги себя, пожалуйста.
- Да. Я… я постараюсь, - ответил волшебник, и Марина почувствовала, как её обдало холодом. В трубке раздались короткие гудки. Вахтёр тоже что-то почувствовал и без вопросов разрешил Марине позвонить в Пермь Берте и Раде Аркадьевне и попросить помощи.
Всю новогоднюю ночь она просидела, глядя в окно на белую стену снега за окном, считая часы до утра, когда можно будет позвонить в Пермь.
«Набранный вами номер не существует» - ответил механический голос в трубке, и она всё поняла.
…Марина прилетела в Пермь только спустя неделю. Здесь тоже была метель, мелкий колючий снег больно жалил руки и глаза, поэтому она не сразу заметила чёрную точку, стремительно приближавшуюся по пустому лётному полю, - и вдруг наперерез ветру, побежала навстречу.
Мать и сын обнялись на середине белого снежного поля.
- Я думаю, что он, наконец, свободен, – прошептал Макс сквозь слёзы.
Марина сидела в последнем ряду, обнимая невидимого Яна, и плакала. Оркестр играл «Отзвуки Вальса», в полном соответствии с законами жанра. История закончилась, и только два голоса – скрипки и флейты, словно вспоминают былое, а мелодия подозрительно дрожит. Ничего не осталось – и все эти годы Марина задавала себе вопрос, что было бы, если бы в ту новогоднюю ночь она оказалась в Перми. Она боялась представить, что могла бы опять не найти заветный поворот.
Оркестр заиграл «Зимнюю дорогу» - последнюю часть. Интересно, где Генрих научился управлять оркестром, если всю свою жизнь он прожил в Доме? А с другой стороны, не этим ли он занимался всю жизнь, пусть и в несколько ином измерении?
- А кого спросить?
Генрих замешкался: волшебнику редко приходилось представляться, и он не был уверен, что знает, как принято это делать. Имя? Фамилия? Но оба они у него странноваты для обычного человека… Как же это глупо.
- Генриха, - смущённо пробормотал волшебник. – А вы…
- Марина. До встречи!
Короткие гудки. Генрих ещё несколько минут стоял, держа в руке трубку старинного белого телефона. Он провёл в Доме Одного Окна всю свою жизнь и точно знал, что этот телефон не звонит никогда. Он вообще не был уверен, что телефон подключен к городской сети – по крайней мере, при его жизни точно не был.
Кота Пирата принесли в дом ещё неделю назад заплаканные дети, которым не разрешили оставить найдёныша, а по развешенным по городу объявлениям им так никто и не позвонил. И вот, получается, сейчас… В дверь постучали. Проклиная собственную нелепость и бардак в библиотеке (который, впрочем, устроил Пират!), Генрих Винтер открыл и без того незапертую дверь.
- Здравствуйте, я к Генриху, - Марина приветливо улыбнулась и огляделась. – И к Пирату.
Услышав своё имя, кот издал боевой клич и помчался к двери, прыгая по книжным стеллажам. Хромота ему действительно ничуть не мешала, а вот имя подходило просто на диво. Кот с грохотом обрушил башню книг на столе и, кажется, разлил чернила, но Генрих не замечал этого. Марина была первым в его жизни человеком, который пришёл в Дом Одного Окна не за помощью, а чтобы её предложить. Она стояла в дверях и улыбалась, и в её глазах Генриху виделось звёздное небо.
В кабинете снова раздался шум – кажется, Пират уронил стеллаж, потому что он боком проскакал мимо них и скрылся где-то внизу. Генрих пришёл в себя:
- Заходите, Марина, очень рад. Только осторожно, Пират несёт разрушения.
Только полтора часа они искали кота по пустому Дому Одного Окна, и когда Пират, наконец, был изловлен и зафиксирован для профессионального осмотра, Генрих уже знал, что Марина учится на ветеринара, собирается изучать птиц, любит детективы начала века, играет на фортепиано и не находит ничего странного в том, чтобы искать кота среди старинных фолиантов и карт Перми XIX века в компании человека, явно принадлежащего к миру этих фолиантов и карт, и подозрительно сообразительного ворона. Они договорились, что Марина зайдёт за Пиратом на следующий день – к его появлению предстояло подготовиться.
И теперь самым сложным делом жизни главного волшебника Перми стало дождаться завтрашнего вечера. Он всё понимал и про то, что она когда-нибудь исчезнет из его жизни, неминуемо и навсегда, и про своё проклятие, и про непересекающиеся потоки жизни Перми волшебной и обычной, но почему-то в этот момент всё казалось неважным. Он был волшебником и понимал, что это судьба.
Генрих взмахнул палочкой, и последняя нота застыла в вечернем холодном воздухе. Раздались аплодисменты. Что заставило её прийти сюда после стольких лет? Впрочем, теперь, когда помимо возвышенного и земного их разделял ещё и пермский Стикс, он был просто рад тому, что Марина здесь. Дирижёр медленно повернулся к залу, поклонился и поднял голову.
Его чёрные глаза встретились с Мариниными – зелёными, как майская трава у озера, в котором отражается звёздное небо.
Она дождалась, пока все зрители разойдутся и только тогда подошла к сцене. Генрих сбежал по ступенькам ей навстречу – такой же, как и всегда, только седой и немного прозрачный. Марина рванулась к нему, чтобы обнять и замерла, когда руки сомкнулись в воздухе.
- Это ничего, - Генрих смутился как в юности. – Просто не обращай внимания. Я счастлив тебя видеть, Марина! И вашего со Славой замечательного сына – это ведь сын?
- Сын, - Марина неловко рассмеялась. – Ян. Представляешь, все говорят, что он похож на тебя. Когда видимый, конечно.
- Когда невидимый – тоже похож, - Генрих был серьёзен. – Даже представить себе не могу, как тебе тяжело, но, понимаешь, он просто учится. Точно также, как ходить, следить взглядом за предметами, поднимать голову, понимаешь? Точно также ему надо научиться и менять… как это назвать… состояние. Я снова привязан к месту, но вы всегда можете приходить сюда, если он будет невидимым слишком долго – но скоро он научится понимать тебя и контролировать себя. Правда, Ян?
Из коляски донёсся довольный звук. Марина грустно рассмеялась.
- Смешно получилось, да?
- Судьба вообще довольно затейлива, - Генрих пожал прозрачными плечами и сел на край сцены. – Но мне кажется, что это красиво.
- Наверное, - Марина села рядом. – А Макс, представляешь, влюбился в твою преемницу и снова живёт в Доме Одного Окна. Может, хоть он окажется лучше меня.
- Марина, - призрачная рука Генриха коснулась запястья женщины. – Благодаря тебе в моей жизни было чудо – и оно больше, чем я. Но мы, хранители, в принципе живём недолго и одни. Это наше проклятие – и, наверное, это разумно, ведь мы не принадлежим себе по-настоящему. Макс и Лия, моя преемница, тоже оба знают о нём.
- Проклятие? – Марина повернулась. В её глазах стояли слёзы. – А мне кажется, ты просто оправдываешь меня. И Макса. Заранее.
- Ну да, а ещё примерно половину своих предков, постфактум, - Генрих саркастично усмехнулся. – И всех хранителей, кто так и прожил всю жизнь в одиночестве – а их было абсолютное большинство. Нам рассказывают про проклятие в детстве – поэтому можешь представить себе, что я чувствовал, когда на пороге появилась ты? Когда ты пришла снова? Когда ты осталась со мной? Когда раз за разом ты возвращалась, выбирая меня и мой мир, вопреки всему – даже тому, что я сам постепенно переставал быть человеком, превращаясь в функцию?
Какое-то время они сидели молча, глядя друг другу в глаза. Ян в коляске затих, и Марина, ладонью вытерев слёзы, тревожно подалась вперёд.
- Не волнуйся, он спит, - Генрих наклонился над коляской. – И ест палец. Как Макс.
- Спасибо… Так ты говоришь, Макс знает о проклятии?
- Да, - Генрих кивнул. – Я рассказал ему, когда ещё думал, что он может стать хранителем сам.
- Ну тогда проклятия больше нет, - Марина ухмыльнулась. – Нет такого правила, который он бы не нарушил, и того запрета, который он бы не обошёл.
Они замолчали снова.
- Что бы ты сделал, если бы тогда, 6 лет назад, я пришла в Дом Одного Окна? – спросила Марина.
- Я бы попросил тебя жить дальше, любить и праздновать новый год, несмотря ни на что. И пригласил бы тебя на последний танец.
- Тогда чего же ты ждёшь? – Марина спрыгнула на землю и поднялась по ступенькам на сцену. Генрих птицей взлетел за ней.
Они кружились в слышном только им двоим вальсе и, казалось, не замечали ни серебристого снега, который в полной тишине покрывал забытую сцену, ни того, что на снегу оставалась только одна дорожка следов.